Польские повести

Главный принял комплимент за чистую монету и проглотил его с улыбкой удовлетворения, даже не пытаясь ее скрыть. Но он не был бы самим собой, если бы тут же не добавил:

— Я хотел бы ошибаться. Вообще-то я думаю, что поступившее сюда письмо — ничтожный пасквиль. Однако мы не можем пройти мимо такого сигнала и сделать вид, что все это не имеет к нам никакого отношения, прикрывая тем самым кого-то только потому, что у него в кармане такой же партийный билет, как у нас. Совесть партийного человека…

— Ладно, — довольно грубо прервал его Валицкий. — Я беру это дело. Но предупреждаю: за результат не ручаюсь.

— А кто бы мог поручиться? — рассмеялся Главный. И его крупное, кирпичного цвета лицо стало от удовольствия еще более красным. Он не без труда вытащил из-за письменного стола свое грузное тело. — Я думаю, все будет, как надо. Мы ведь поняли друг друга, правда, товарищ Стефан? — добавил он многозначительно, словно хотел еще раз обратить внимание своего подопечного на мысль, которую не считал нужным произнести вслух.

— По крайней мере, мне так показалось. — Валицкий тоже встал и пожал протянутую ему руку, невольно поморщившись от неожиданно сильного рукопожатия Главного, который только с виду походил на бесформенную гору мяса.

Возвращаясь от Главного, Валицкий испытывал почти физическое отвращение к себе. Он был взбешен и упрекал себя в том, что слишком легко согласился на эту поездку, потому что в такой ситуации сам факт приезда журналиста заранее определял его место среди противников — в данном случае совершенно неизвестного ему человека. С первых же дней работы в этой редакции он проникся к главному редактору неприязнью. Валицкого раздражали его постоянные придирки к мелочам, стремление потопить одних, кому что-то не удалось, и явное покровительство другим — как раз тем, кого он, Валицкий, как назло, считал образцом журналистской «серятины».

«Что это я? — попытался он успокоить себя наконец. — Ведь, по сути дела, все в порядке. Я приехал сюда делать то, что велят, а не соваться не в свое дело. Да, да — выполнять то, что велят, и плевать на все остальное, как и поступает большинство разумных людей. Хватит, навоевался… Вот сейчас мне велят выпустить кишки какому-то типу, и я их выпущу, нечего мне с ним нянчиться. Мог же толстяк послать кого-нибудь другого, а почему-то выбрал меня. Проверить они меня хотят, и я, черт возьми, должен сдать этот экзамен, не то снова придется бегать в поисках хлебушка».

В тот же вечер, возвращаясь в редакцию, чтобы передать дежурному редактору материал для завтрашнего номера, он решил разузнать поподробнее о деле, которое ему предстояло теперь разбирать. С чего начинать в самом Злочеве, было понятно: у него в руках было письмо, где на четырех страницах председатель горсовета описывала детально почти все два года секретарствования Михала Горчина. Кроме того, было еще несколько анонимных доносов — и свежих и старых, которые сохранились в редакционном архиве.

Он был уверен, что встретит в клубе журналистов Кароля Сикору, на место которого поступил в редакцию и который несколько месяцев назад первым разъяснил ему неписаные законы и обычаи, господствовавшие среди журналистов города Н. Теперь Кароль работал на радио, и они встречались редко, тем более что Валицкий не любил клуба журналистов. Ему казались скучными споры на извечные темы, взаимное перемывание костей, мелкие интриги, бахвальство и вообще весь этот замкнутый, напыщенный, вызывающий жалость своим интеллектуальным убожеством мирок.

Кароль, как он и предвидел, сидел в зале. Он был в обществе неизвестных Валицкому мужчин и каких-то двух подозрительно веселых женщин, которые то и дело громко хохотали.

Стефан сел на высокий табурет и подозвал жестом барменшу, которая с деланным удивлением разглядывала его.

— Наконец-то пан редактор решил к нам заглянуть, — сказала она с упреком. — Других отсюда и в полночь не выгонишь, а вы вон как редко заглядываете…

Он что-то буркнул ей в ответ. Тот же вопрос задал ему Кароль, вызванный по его просьбе из зала.

— Да что это, так уж важно? — ответил с раздражением Валицкий. — Дайте нам, пожалуйста, две рюмки коньяка.

— Я знаю, что с тобой можно договориться. — Кароль шлепнул его по спине. — Собственно говоря, ты мне прямо с неба свалился. Я уже было трезветь стал, а сие небезопасно! Ну, за наше холостяцкое.

— За наше, — подхватил Стефан. — Чтоб мы на разучились.

— А знаешь, я недавно наткнулся на твою книгу очерков. Делаешь карьеру, друг. Это, пожалуй, уже третья у тебя, а?

— Да брось ты! — Он неискренне улыбнулся. — Вообще-то, вторая, первая не в счет. — Протест его выглядел не слишком энергичным: мимолетная похвала приятно щекотала тщеславие.

Однако Кароль, может быть, даже вопреки своему намерению, тут же спустил его с облаков на землю:

— Понятно, но не очень оригинально. Теперь многие неохотно вспоминают то, о чем когда-то писали с энтузиазмом.