Польские повести

Однако он ни минуты не жалел, что был здесь один, что рядом не было его надежного Болека, который мог бы его выручить. Ибо тогда вся поездка не имела бы ни малейшего смысла. Он именно и хотел быть один, хотел попасть на берег реки, оставить машину в тени деревьев, может быть, немного поплавать, а потом полежать на траве, вдыхая солнце и покой этих мест. Он хотел бы так лежать долгие часы, загорая на солнышке и обдумывая, как выйти из своей трудной ситуации, ведь завтра его ждал окончательный — по крайней мере, он хотел придать ему такой характер — разговор со Стариком.

А теперь этот глупый случай перечеркнул все его намерения. Он уже понимал, что ему придется плестись в деревню, чтобы найти какого-нибудь мужика с парой лошадей, который поможет ему вытащить эту чертову машину и выбраться на укатанную дорогу, откуда ему наверняка уже не захочется сворачивать в сторону Заречья.

До ближайшей деревни было не больше трех километров. Однако Михал и не подумал идти искать брод, чтобы добраться до нее, хотя брод, по его предположениям, должен был находиться где-то поблизости. Он просто решил переплыть сейчас реку, а уже обратно, с тягой, вернуться через режу вброд.

Раздевался он, уже успокоившись, и хмыкнул при мысли о том, как он, Михал Горчин, первый секретарь, которого всегда привыкли видеть в хорошо сшитом костюме, белой рубашке и элегантном галстуке, идет по деревне почти голый, в сопровождении толпы ребятишек и ищет какого-нибудь мужика, который выручит его из беды, вытащив из песка машину.

Так или иначе, решение было принято: он бросил на заднее сиденье одежду, снял с руки часы и вложил их во внутренний карман пиджака, потом тщательно закрыл дверцы, хотя было сомнительно, чтобы здесь мог оказаться кто-то, да еще любитель лазить по чужим машинам, тем более что она стояла на видном месте.

Шагая по собственным следам, он снова спустился к реке и с облегчением погрузился в холодную, прозрачную воду. Полежав на песчаном дне — в этом месте вода не достигала колен, он встал и, раздвигая воду мускулистыми ногами, двинулся вниз по течению, несколько наискось, направляясь к левому краю сбитых в высокую стену деревьев на противоположном берегу.

С каждым его шагом вода становилась все выше, теперь она уже обмывала ему грудь и плечи. Михал оттолкнулся от дна и поплыл по-лягушачьи, скорее позволяя течению нести себя, чем помогая ему. Он знал, что он хороший пловец, хотя вырос вдали от воды и научился плавать довольно поздно. Так что он совсем не испытывал страха перед этой отливающей на солнце металлом водяной гладью, которую дуновение ветра лишь слегка морщило.

Вскоре он перевернулся на спину. Ему пришлось зажмуриться, потому что солнце, стоявшее теперь в зените, светило ему прямо в глаза. Вода покачивала его, словно баюкала, а солнечные лучи то и дело обжигали кожу на груди. Он вдруг почувствовал, как его большое и здоровое тело распирает могучая энергия, не позволяющая больше бездеятельно качаться на воде. Решив пересечь реку поперек течения, для чего надо было перейти на быстрый кроль, он резко повернулся и в этот момент ударился головой о торчавшее над водой бревно. Это были остатки переброшенного когда-то мостика для пешеходов.

Удар был настолько сильным, что у Михала сверкнуло в глазах, и тут же он погрузился в темноту, где долго дрожали мерно расплывающиеся красные круги. У кругов почему-то был сладкий вкус.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Сначала ему чудится дорога — серая лента влажного асфальта, вдавленная в равнинный пейзаж, рассекает квадраты полей, точно пляшущая стрелка, которая вынуждена гнаться за магнитом, чтобы сохранить нужное направление. Дорога — и на дороге он, как медленно он ползет под раздутым прозрачным куполом, образующим небосвод, освещенный извне нематериальным светом.

Картина дороги преследует его, повторяется. Теперь это широкая и ровная, как стол, дорога в Н. Она видна ему в переднее стекло машины и то исчезает с глаз, когда он взлетает по склону холма, то, когда спускается в долину, развертывается перед ним.

Все кругом, точно ватой, окутано тишиной, а монотонное гудение мотора, сопровождаемое равномерным шуршанием шин, и его собственное резкое, неровное дыхание — это где-то близко, совсем рядом. Кажется, будто ты и эти звуки — в герметически замкнутом пространстве. Покой нарушает лишь смешной амулет — рыжий чертик на веревочке, который почти достает до руля своими худыми, уродливыми ножками, точно пытается удрать из этого тихого уголка, одурманенный выделениями этилена, сладким запахом лака, перепуганный холодным, электризующим прикосновением хромированных частей.