Читаем Польские повести полностью

— Это, мой дорогой, совсем другой вопрос, — тихо сказал Юзаля. — Здесь вы наверняка во многом правы… А вот с Горчиным, кажется, вы все малость не того… не критически отнеслись к нему, позволили водить себя за нос и набрали воды в рот, когда надо было кричать… И забыли, что существуют высшие инстанции.

— Вы знаете свое, а я — свое, товарищ председатель.

— О Буковской вы тоже знаете? — Юзаля решил прервать возражения своего собеседника.

— Да, болтают люди, но я не привык заглядывать в чужие окна. Мне не нравится, как первый секретарь руководит нами, но я не намерен вмешиваться в его личные дела.

— Ничего себе личные дела… Ох, люди, люди, милые вы мои, — вздохнул Юзаля, подавляя раздражение. — Ладно, оставим пока эту тему. Я хотел бы съездить на «Машзавод». Поедемте со мной, а? Вы знаете Гурчинского?

— Конечно. Мы в очень хороших отношениях… Сейчас позвоню, чтобы дали машину… Да вы сами увидите, какой он. Парень он порядочный, нечего и говорить, но может кого хочешь из терпения вывести. Такая уж у него манера разговаривать.

— Так что тут коса на камень нашла?

— Да вроде бы так.

— А секретарь парторганизации какой там?

— Товарищ Мисяк? — Беняс подумал с минуту. — Мисяк — член бюро уездного комитета. И на предприятии пользуется авторитетом, даже Горчин его уважает.

— Даже, — бесстрастно повторил Юзаля, так что Беняс не мог понять, означает ли это удивление или еще один укор в его адрес.

Инженер Гурчинский производил приятное впечатление. Это был молодой мужчина внушительных размеров, с глубокими залысинами. Он держал себя свободно, острил, лишь иногда эта его непринужденность превращалась в самоуверенность, он словно давал понять, что здесь он у себя дома, хозяин, который устанавливает местные законы и обычаи. Это впечатление еще усиливалось при входе в его кабинет — огромный, точно директор задался целью поразить воображение входящих, которые, преодолевая путь от двери до письменного стола из красного дерева, должны были почувствовать дистанцию между собой и человеком, ожидавшим их за этим столом. Соответствующее впечатление производили также многочисленные телефоны, пульт управления, магнитофон, вентиляторы, масса цветов вокруг, разные керамические вазы и вазочки с народной росписью, ковры с абстрактными узорами и цветные репродукции, конкурирующие с уродливыми фотографиями, показывающими заводской технологический процесс, а также большой макет под стеклянным колпаком — изображение этого предприятия, каким оно станет через несколько лет.

Они уселись вокруг низенького столика, но не успели обменяться и несколькими словами, как вошла секретарша, неся поднос с кофе, рюмками и бутылкой коньяка. Все здесь, вместе с этой элегантно одетой и отлично воспитанной девушкой, было выдержано в преувеличенно хорошем вкусе. Юзалю этот лоск раздражал и настораживал. Ему не хватало того, что он испытывал, заглядывая, например, в неряшливые, часто сколоченные из досок конторки мастеров, одетых в халаты или линялые ватники. Там его принимали без сладких улыбок, без вежливых жестов и разговаривали совсем иначе — просто, деловито, иногда ворчливо или задиристо, но, во всяком случае, без этого реквизита, который должен был создать «соответствующую атмосферу».

Однако, увидев кофе и коньяк, он не нашел в себе сил отказаться от такого приема. Юзаля любил иногда выпить рюмочку-другую (и не делал из этого секрета), но только в обществе близких или, по крайней мере, симпатичных ему людей. Здесь же…

— Что, уже так далеко зашло? — сказал Гурчинский с притворным удивлением, когда они представились друг другу. — Твой шеф действует молниеносно, — добавил он, обращаясь к Бенясу.

— Брось, Марьян. Дело не в этом. Товарищ Юзаля хотел бы…

— Позвольте мне самому объяснить цель своего визита, — прервал его Юзаля, опасаясь, что Беняс выпалит какую-нибудь глупость, что наверняка не облегчит дальнейшего разговора.

— Но сначала рюмочку коньяку, — Гурчинский ловко наполнил все три рюмки. — Ничего лучше к кофе не придумаешь. Бывает, человек так устал, что и пальцем пошевелить не в силах, но эти пять звездочек мигом на ноги ставят лучше любого лекарства… Пейте же, а то в партийных комитетах этого нет, — насмешливо заметил он. — У нас-то легче выделить что-нибудь для приема гостей.

Они выпили. Разговор, который вначале касался общих тем, постепенно перешел на дела предприятия. Юзаля предпочитал действовать по своему старому, излюбленному методу: терпеливо, не торопясь подруливать к цели.

— Из того, что я услышал, — Юзаля постепенно начинал направлять разговор в нужное русло, — я делаю вывод, что особых затруднений ваше предприятие не испытывает, все у вас, как говорится, в ажуре…

— Трудностей тоже хватает, — прервал его Гурчинский. — Кооперация и снабжение хромают, недостаток инженерных кадров, а уж толковых экономистов раз-два и обчелся, — перечислил он одним духом.

— Ну, это трудности нормальные, такие, как везде, — сказал Юзаля. — А вот скажите мне, если все так хорошо, почему все так плохо? За что Горчин так налетает на вас?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Ход королевы
Ход королевы

Бет Хармон – тихая, угрюмая и, на первый взгляд, ничем не примечательная восьмилетняя девочка, которую отправляют в приют после гибели матери. Она лишена любви и эмоциональной поддержки. Ее круг общения – еще одна сирота и сторож, который учит Бет играть в шахматы, которые постепенно становятся для нее смыслом жизни. По мере взросления юный гений начинает злоупотреблять транквилизаторами и алкоголем, сбегая тем самым от реальности. Лишь во время игры в шахматы ее мысли проясняются, и она может возвращать себе контроль. Уже в шестнадцать лет Бет становится участником Открытого чемпионата США по шахматам. Но параллельно ее стремлению отточить свои навыки на профессиональном уровне, ставки возрастают, ее изоляция обретает пугающий масштаб, а желание сбежать от реальности становится соблазнительнее. И наступает момент, когда ей предстоит сразиться с лучшим игроком мира. Сможет ли она победить или станет жертвой своих пристрастий, как это уже случалось в прошлом?

Уолтер Стоун Тевис

Современная русская и зарубежная проза
Салюки
Салюки

Я не знаю, где кончается придуманный сюжет и начинается жизнь. Вопрос этот для меня мучителен. Никогда не сумею на него ответить, но постоянно ищу ответ. Возможно, то и другое одинаково реально, просто кто-то живет внутри чужих навязанных сюжетов, а кто-то выдумывает свои собственные. Повести "Салюки" и "Теория вероятности" написаны по материалам уголовных дел. Имена персонажей изменены. Их поступки реальны. Их чувства, переживания, подробности личной жизни я, конечно, придумала. Документально-приключенческая повесть "Точка невозврата" представляет собой путевые заметки. Когда я писала трилогию "Источник счастья", мне пришлось погрузиться в таинственный мир исторических фальсификаций. Попытка отличить мифы от реальности обернулась фантастическим путешествием во времени. Все приведенные в ней документы подлинные. Тут я ничего не придумала. Я просто изменила угол зрения на общеизвестные события и факты. В сборник также вошли рассказы, эссе и стихи разных лет. Все они обо мне, о моей жизни. Впрочем, за достоверность не ручаюсь, поскольку не знаю, где кончается придуманный сюжет и начинается жизнь.

Полина Дашкова

Современная русская и зарубежная проза