Польские повести

Тогда я взобрался на откос, чтобы быть как можно ближе к месту пожара. Люди работали с невероятной быстротой. Одни, вооружившись длинными баграми, старались подцепить стропила и верхний венец дома. Другие взбирались по стремянкам, приставленным к правой, уцелевшей части дома, на крышу, стараясь залить водой огненную пасть пылавшего чердака. Непрерывно подаваемая насосом вода спасала их самих от огня. Огромные клубы пара с шипением поднимались вверх, время от времени закрывая спасателей.

Еще один шланг, которого я прежде не заметил, поливал водой пространство от горящего дома до Поселка. Тут же рядом проходил обшитый досками нефтепровод от скважины к резервуару. Обшивка начала кое-где тлеть. И теперь все силы были брошены туда. Рабочие на ходу сбрасывали с себя пропитанные нефтью брезентовые комбинезоны и спешили навстречу опасности. Но вот подвезли тележки, тачки с песком, и все принялись засыпать нефтепровод землей. Неожиданно с крыши раздался крик.

— Песку! Песку сюда. Нефть здесь.

— Нефть? Откуда на чердаке нефть? — загудели внизу голоса.

Кто-то объяснил, что в дом каждый день приносили пробы нефти из различных скважин.

— Но мы же их оставляли на крыльце, — горячился молодой рабочий с едва пробивающимися усиками, — а потом начальник эти пробы отсылал…

— Какой начальник?

— Да Альберт.

— А кто же еще? Конечно, Альберт.

— А где же он сам?

— Альберт уехал.

— Где-то еще отыскали нефть, и он с этим делом поехал.

— Кто нашел?

— Директор Пшениц.

— Нефть на крыше, вот хреновина!

— Он небось об этом и не знал. Не спятил же он!

— Кухарка у него полоумная.

— Большая Хануля. Это она виновата!

Гул голосов становился все громче, тем более что пожар к этому времени удалось погасить. От дома уцелело только одно крыло с торчащим скатом крыши.

Над черным пожарищем поднимались удушливые, зловонные испарения. Народ не расходился, поселковые рабочие и наши деревенские горячо обсуждали это событие, строили догадки.

— Хорошо еще, что ветер не в сторону Поселка…

— Случись пожар на промыслах, нам бы не справиться.

— Скажи спасибо, что огонь до леса не добрался.

— Если бы не вырубки на поляне, то и лес бы сгорел.

Какой-то рабочий, пожилой, но еще бравый мужчина, в соломенной шляпе, с большим чувством рассказывал:

— Смотрю я, в левом слуховом окошке вроде бы что-то светится. Я подумал было, что это солнышко, с той стороны как раз сильно припекало. Присмотрелся, а из окошка уже дым валит, а потом я и огонь увидел… И с чего бы это вдруг, ведь в доме-то с утра ни души…

Он поглядел вокруг, отыскал глазами Учителя и отца Циприана, подошел к ним и протянул руку.

— Спасибо за помощь и поблагодарите от нас всех ваших.

— Это дело житейское, — сказал Учитель. — Хорошо бы, чтобы все у вас помнили, что у нас в Селе живут такие же люди, как и у вас, в Поселке.

Рабочий бросил на него понимающий взгляд.

— Я-то это знаю. Вы уж не беспокойтесь. Мы тут ветер не сеем.

— А кто-то сеет. Всякие глупости про «греков» пишет, людей баламутит, натравливает друг на друга.

— Это верно, — угрюмо согласился нефтяник. — Есть здесь такие любители.

«Ветер сеет, — невольно повторял я про себя, — ветер сеет». Почему-то эти слова мне мешали, не давали покоя. Может, я их недавно где-то слышал? Как будто нет. И все же они будоражили меня, сливаясь с каким-то далеким, почти стершимся в памяти воспоминанием. Они словно бы в поисках рифмы искали встречи с чем-то очень на них похожим. Люди уже разошлись, а я все еще бродил по пепелищу, по истоптанному, почерневшему саду с повалившимся, обугленным плетнем и сгоревшей дотла беседкой, а потом снова вернулся к дому. Заглянул в уцелевшее от пожара крыло и в закопченные комнаты с пустыми глазницами окон, комнаты, казавшиеся призрачными при свете глядящего на них сверху неба. В средней комнате уцелела часть стены, той самой, где в ту ночь возле дверей, раскинув руки, стоял Альберт. В руках он держал карты. «За Цыгана получай!» — как живой звучал в ушах его насмешливый голос. И больше ничего не уцелело, ничего, кроме обугленных балок. Но вдруг в пепле что-то сверкнуло. Я нагнулся и поднял стеклышко, выпуклое стеклышко от очков. Чуть дальше лежала обгоревшая рама и зеркальце, которое я хорошо знал, зеркальце Большой Ханули.

«За Цыгана!» — звучали у меня в ушах чьи-то далекие, затихавшие голоса. «Ветер сеет». И тут мне припомнилась Цыганка на лесной поляне и ее слова, слова, которые искал: «Солнышко стеклышком ловишь». Я посмотрел на стеклышко, от огня оно еще больше выгнулось, оплыло по краям. Я торопливо спрятал его в карман.

«Надо будет сказать Отцу», — подумал я.

VIII ГДЕ ОТЕЦ?