Польские повести

— В первый раз, — прошептала Сабина, обращаясь к самой себе, и склонилась над неподвижной теперь пчелой. — Это я ее убила. — И что-то похожее на удивление и любопытство мелькнуло в ее взгляде.

В эту минуту к нам подошла Пани с большим деревянным подносом в руках. На подносе стоял графинчик с пурпурно-красной наливкой, рюмки и тарелки с ломтями холодного мяса.

Держа поднос на весу, она велела Ксендзу наполнить рюмки. Подошла к Людям в мундирах.

— Выпейте рюмочку, — предложила она Молодому.

Он на ощупь взял рюмку, потому что смотрел в эту минуту на Пани, они обменялись долгим взглядом. Второй отказался от угощения.

— Нельзя. Служба. Да и подследственный. — И он кивнул на Отца.

— Как? — удивилась Пани. — Разве это не все?

Профессор снова распростер руки.

— Да будет вам. Клянусь честью…

— Что поделаешь, это от нас не зависит. Сами понимаете. Нам тут жить, мы со всеми хотим ладить. Да вот получили приказ: отдать под следствие. Обязаны доставить его в Город.

— Коли так, — сухо сказал Отец, — не теряйте времени понапрасну. Ведите.

— Поедем с нами, — предложил Профессор, — я подвезу вас до лесопилки. Может, по дороге что другое надумаете.

— Надумать — ничего не надумаем, а подъехать можно, — согласился Толстяк.

И вот все стали рассаживаться на широком сиденье брички — Профессор и Сабина впереди, а за ними Люди в мундирах, оставив посередине место для Отца. Пока Пани и Ксендз прощались с Сабиной, Отец отвел меня в сторонку, похлопал по плечу и, словно бы ничего не случилось, с деланной веселостью сказал:

— А ну, выше голову. Смотри не реви. Это ничего. Я скоро вернусь. Видно, кому-то захотелось свести со мной счеты, а кому — я знаю. А ты жди меня. Райку паси в овраге, трава там хорошая. Как-нибудь перебьешся…

Я не сказал ему ни слова, не мог.

Долго смотрел вслед удалявшейся бричке. Молодой на прощание махнул рукой, Пани едва заметно кивнула в ответ. Отец все оглядывался на меня, лицо его расплывалось перед глазами. Бричка свернула за церковную ограду и скрылась из виду.

— Уехала, даже не оглянулась, — с горечью сказал Ксендз о Сабине.

И, словно бы сразу постарев на много лет, погруженный в свои невеселые думы, он, не глядя ни на меня, ни на Пани, сгорбившись, направился к дому.

— Постойте-ка, — обратился он к нам, — оставайтесь тут и покараульте, не идет ли кто. Нужно сейчас же перепрятать…

Мы видели, как он вернулся в сад. От ульев свернул к овину. Озирался по сторонам, прижимая, пряча на груди под черным длинным сюртуком какой-то сверток. Он пробыл в овине довольно долго, наконец вышел оттуда и с облегчением вздохнул.

— Твой Отец… — обратился он было ко мне, но замолк на полуслове, где-то за изгородью со стороны поля донесся голос Ярека:

— Отец Циприан! Отец Циприан! Хозяин!

Ярек перемахнул изгородь и, увидев нас, закричал уже во весь голос:

— Горит!

— Пожар? Где пожар? — всполошился Ксендз.

— В Поселке.

— А коров-то, коров зачем оставил? Ступай обратно!

Ксендз побежал к церкви, мы с Пани за ним. Стремглав поднялись по лесенке в Сабинину молельню. Небольшая котловина со всеми строениями Поселка была перед нами как на ладони. Горела профессорская усадьба, где последнее время жил Альберт. С каждой минутой пламя поднималось все выше.

— Дело плохо, поднялся ветер, — пробормотал Ксендз.

Он ухватил рукой веревку, свисавшую между балками перекрытия, и стал дергать ее, ритмично раскачиваясь всем корпусом из стороны в сторону.

Где-то над нами раздался тревожный, призывный звон. Я посмотрел на картину, и мне показалось, что языки пламени, в которые летела женщина, вдруг зашевелились и запылали ярче. Ветер свистел в нишах окон, шевелил присобранный занавес над картиной и букеты привядших цветов на полу. Пани все вглядывалась в солдата, державшего в руках по колоде карт. А я смотрел то на нее, то на женщину на картине. Губы Пани едва заметно шевелились, она шепнула что-то, но что именно, я не расслышал. Пани улыбалась, словно бы позабыв, где она и зачем сюда пришла. Колокол умолк, и она вздрогнула. Ксендз сердито потянул ее за руку.

— Пойдем отсюда. Хоть бы уж ты сюда не приходила. Хотя бы ты!

Мы торопливо спустились вниз. Возле церкви и на дороге толпились люди с баграми и ведрами в руках. Вскоре подоспел и Учитель с мальчишками постарше.

— Люди! — воскликнул Ксендз. — В Поселке пожар. Пан Учитель, вы распорядитесь!

Учитель уже обходил отдельные группы и что-то объяснял. Потом двинулся вперед и не пошел, а побежал к месту пожара, а мы за ним. Бежали напрямик, по меже, через поле, сокращая дорогу.

У реки уже пыхтел и стрекотал насос. Рабочие промысла выстроились цепочкой вдоль длинного резинового шланга. Остальные образовали второй ряд. Учитель и Ксендз расставляли людей и говорили им, что надо делать. В дело пошли ведра и бидоны. Под громкие возгласы, окрики, плеск воды и звон жести шли вверх в гору ведра с водой, шли туда, где над потрескивавшим и гудящим пламенем взвивались ввысь бурые клубы дыма.

Я тоже хотел вместе со всеми передавать ведра, но при первой же попытке упал и разлил воду. Меня прогнали. Я оказался слишком слаб.