Польские повести

В тот день, когда я, оказавшись у ворот овина, стал невольным свидетелем разговора Пани с Яреком и с удивлением увидел вдруг, как несхожи мои дела и заботы с делами и заботами других людей, в тот день открылся передо мной новый мир. Внезапно узенький ручеек моей собственной жизни разлился, выйдя из своих прежних узких берегов. Чужие дела, еще не всегда доступные детскому разуму, постепенно становились моими делами. Отъезд Отца с Людьми в мундирах сорвал плотину, ограждавшую мое детство от тревог. Я словно бы попал в водоворот. Вода заливала мне глаза, и стремительное бурное течение уносило меня все дальше и дальше от знакомых берегов. Слишком много свершалось событий, в которых я оказывался действующим лицом, а я был совсем еще мал и слаб, чтобы нести такой груз.

Может быть, именно поэтому представление о времени и последовательности всех этих событий тоже сместилось и нарушилось тогда в моем сознании. Пожалуй, я и сейчас не смог бы даже приблизительно сказать, долго ли я ждал Отца, долго ли искал его. Сейчас-то я знаю, что продолжалось это совсем недолго, несколько дней, от силы неделю, но в моих воспоминаниях небольшой этот срок разросся и превратился в полную тревог и страданий бесконечность. Отдельные события тех далеких лет видятся мне теперь островками среди черного шумящего половодья, но вспомнить, в какой последовательности швырял меня разъяренный поток из стороны в сторону, бил о крутые берега, я уже не в силах.

Впрочем, сам образ разбушевавшейся реки соответствовал реально происходящим событиям. Только что мое внутреннее состояние опередило реальность.

Сегодня я, пожалуй, сумел бы отделить то, что осталось в памяти, как итог моего личного опыта, от более поздних впечатлений и чужих рассказов. Ведь теперь-то я знаю, что история Сабины, Альберта и моего Отца, первые главы которой запечатлелись в моем сознании (иное дело, какой она представлялась мне тогда), состояла из множества мелких эпизодов, и только какая-то часть их происходила на моих глазах. Я не мог одновременно быть всюду, где свершались события, из которых сложилась вся эта повесть. И все же я не хотел бы дробить целого на части. Пусть прошлое будет таким, каким оно сохранилось, а может быть, исказилось, запечатлевшись в детских воспоминаниях, — моим и чужим одновременно, рассыпанным на тысячу мелких осколков, которые, как стеклышки в калейдоскопе, соединены воедино.

Я хорошо помню свои походы в Местечко.

Я не в силах был спокойно ждать отцовского возвращения, прощальные слова Отца, сказанные в утешение, не помогли. Должно быть, в тот же день — а этот день в памяти моей всегда встает в огненном венце и сердитом гудении пчел — я побежал в комендатуру в Местечко. Там тоже были Люди в мундирах, только еще более чужие и равнодушные, бегавшие взад и вперед по коридору, который показался мне тогда бесконечно длинным. Только один из них не бегал, а сидел за перегородкой, в фуражке с черным ремешком под подбородком; его спокойный вид внушал мне какое-то доверие. Но я, должно быть, не сумел толком объяснить ему, что мне нужно, а может, он просто хотел от меня поскорее отделаться. Усталый и как будто чем-то обиженный он пробормотал мне в ответ что-то невнятное, что именно, я не расслышал, а переспросить постеснялся, но все же в словах его уловил как бы упрек, зачем я ищу Отца, ведь его здесь уже нет. Я не совсем ему поверил, но все же помчался домой на крыльях надежды, с тем чтобы провести остаток дня и долгие ночные часы в тщетном ожидании, испытать всю горечь разочарования и растущий, давящий душу страх.