Польские повести

Цыганенок поскользнулся и кубарем покатился вниз; все это произошло так быстро, что он не успел даже крикнуть. Уже снизу донесся его сдавленный плач. Позабыв о медведе, я выпрыгнул из повозки и одним прыжком соскользнул вниз по обрыву к воде. Малыш отчаянным усилием цеплялся за ветки вербы, вода заливала ему лицо. Я громко и пронзительно закричал. И через мгновенье уже стоял по пояс в воде. Одной рукой я держался за прутья, другой мне удалось схватить Цыганенка за край рубашки. Вода сбивала меня с ног. Чувствуя, что теряю последние силы, я кричал все громче, все отчаяннее.

Эти секунды так и остались в моей памяти, нетронутые годами. Но того, что последовало за ними, будто бы и не было. И потом, словно переступив через темную пустоту во времени, я снова вижу разведенный костер, вижу Цыгана и Цыганку, маленького Цыганенка у них на коленях, вижу Цыганочку — своей пестрой юбкой она вытирает мне озябшие руки и ноги. Потом Цыганка подносит к моим губам кружку с горячим, пахучим питьем, гладит по голове и снова подбегает к своему маленькому сыну, вырывает его из рук Цыгана, прижимает к груди, целует…

Ветка разгуливает по поляне с ремнем на шее, то подойдет поближе, то отпрянет в сторонку. Цыган следит за нею своим угрюмым взглядом, его мутные глаза светятся недобрым блеском, он чмокает, подзывая ее, но Ветка делает вид, что не слышит. Тогда я встаю, протягиваю руку и зову:

— Ветка! Веточка! Тпрусь! Тпрусеньки…

Серна подходит ко мне, кладет голову на руку.

Цыган говорит понуро, но без злости:

— Ты увести ее хотел?

— Да, — отвечаю я. — Это серна с лесопилки. Из-за нее забрали моего Отца.

К глазам подступают слезы, я, не раздумывая, подбегаю к Цыгану, наклоняюсь, хочу поцеловать ему руку.

— Отдайте, отдайте мне Ветку!

Цыган прячет руки за спину, молчит.

Цыганка отводит детей в фургон, приносит оттуда бутылку, подсовывает Цыгану.

— Вот, выпей, замерз небось.

Цыган пьет прямо из горлышка. Потом протягивает бутылку Цыганке, она тоже отпивает глоток. Садится рядом с Цыганом, обнимает его за шею, он сталкивает ее руку, отодвигается. Берет флягу и единым духом опустошает почти до дна. Встает, прислоняется к стволу березки. Цыганка что-то говорит ему монотонным голосом, словно бы напевая, а Цыган все качает и качает головой, а потом засыпает, и голова его безвольно свешивается на грудь. Цыганка поглядывает на меня. В глазах у нее вспыхивают огоньки, угасают, загораются снова. Она говорит мне, впрочем, может быть, и не мне, а куда-то в пустоту:

— Мужа моего покойного — брат. Младший брат. Молодой, красивый. Детям моим он как отец, а для меня — нож в сердце. Прошлого не вернешь, а что быть должно, то будет. Уйдет он, оставит меня с мукой моей и детей моих…

Потом, словно бы очнувшись, она продолжает уже обычным, будничным голосом.

— Ты, сынок, добрый. Спас малыша моего от смерти. Он, — она показала на Цыгана, — проснется не скоро. А ты как знаешь, можешь с нами остаться, а можешь идти, я тебя не неволю.

— Пойду я, пани Цыганка.

— И серну бери, я не гляжу, не вижу.

— Спасибо, пани Цыганка.

Я поймал Ветку за ремень. Она послушно шла тут же, рядом со мной, так что мне не приходилось натягивать ремня. Я оглянулся. Цыганка медленно шла к фургону. А Цыган шевельнулся, открыл глаза, встал. Я замер, боясь, что сейчас он меня остановит. Но нет. Он поднял руку и помахал вслед.

Я шел по дороге через лес, моросил мелкий, похожий на мучную пыль, дождичек. Наконец я выбрался из лесу на открытый простор. Медленно, словно бы нехотя, вставал день. И ни единого признака человеческого жилья.

Я петлял среди залитой водой луговины, брел по оврагам, пробивался сквозь кустарник. И местность эта казалась мне совсем незнакомой, чужой. И вдруг неожиданно с вершины холма я увидел лесопилку и красный кирпичный дом Директора. Но уже издалека я заметил, что разбушевавшаяся река снесла перемычку на плотине возле лесопилки. Но и лесопилка, и жилые постройки были в целости и сохранности. Я быстро сбежал вниз с холма, рядом со мной сбоку послушно бежала серна.

Возле лесопилки кипела работа, люди относили бревна и доски вверх, подальше от берега, укрепляли дамбу. Я увидел знакомые лица сельчан и рабочих. В знак приветствия они громко окликали меня, махали руками. Но я, ни на минуту не останавливаясь, направился прямо к директорскому дому. Калитка была открыта. Из дома доносился смешанный гул голосов. Я подумал, что наводнение подняло всех на ноги ни свет ни заря. Отвел серну в беседку, привязал к барьеру. Парадные двери были закрыты. Я обошел дом кругом, нашел черный ход и через секи вошел прямо в кухню.

И хотя в эту минуту я был занят своими мыслями, предпраздничные хлопоты и приготовления на кухне бесконечно поразили меня. Уже знакомые мне с виду женщины месили тесто, жестяными формочками вырезали пирожки, рубили и мололи мясо, растирали в глиняных мисках какое-то ароматное, маслянистое месиво.

— Где Сабина? — решительно, громким голосом спросил я.