Польские земли под властью Петербурга

В свете сказанного неудивительно, что культурная жизнь русской общины ориентировалась главным образом на два учреждения, успевшие уже укорениться и окрепнуть: во-первых, на основанный в 1869 году Императорский Варшавский университет с его преимущественно российским профессорским корпусом – важное учреждение, объединявшее в себе различные виды общественной деятельности. Во-вторых – на православную церковь, которая даже во времена, когда русская община численно была слаба, давала ей возможность культурного самоутверждения. Церковь предлагала широкий и многослойный набор видов деятельности и культурного потребления – будь то посещение концертов синодальных хоров, чтение «Холмско-Варшавского епархиального вестника», выходившего с 1875 года, отмечание многочисленных праздников или участие в церковной благотворительной и образовательной работе, – набор, позволявший православным русским в преимущественно католическо-еврейской Варшаве осознать собственные инаковость и своеобразие. Кроме того, церковь выступала в качестве солидного покровителя различных общественных инициатив. Поэтому некоторые граждане обратились к архиепископу с просьбой поддержать их проект создания Варшавского общества религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви580. Но главное – православные храмы были основными местами, где собирались представители русской общины в Варшаве. Ни один дневник, ни одни мемуары, ни один исторический очерк и ни одна петиция в органы власти не обходились без указания на важнейшее значение этих мест и на духовную силу православной литургии.

Такая важная роль церкви была, несомненно, обусловлена не только тем, что православная вера в принципе доминировала в культурном самопонимании русских, но и исключительной ситуацией в Варшаве, поскольку в эпоху, когда национальная самоидентификация осуществлялась прежде всего по конфессиональному признаку, «национальная конфессия» и ее представители не могли не казаться основными носителями национальной культуры. Поэтому неудивительно, что именно православные храмы стали символами русской жизни в Царстве Польском. Инициированное генерал-губернатором Гурко строительство собора Святого Александра Невского не представляло собой чисто государственный проект: оно сопровождалось широкой кампанией поддержки со стороны местной русской общины, которая помогла преодолеть трудности с финансированием581.

С одной стороны, и связь православной церкви с государством, и важное значение последней для определения собственной идентичности русскими в Варшаве – все это укреплялось антикатолицизмом и антиполонизмом данной церкви. С другой стороны, русофобия, характерная для широких кругов польского населения, тоже этому способствовала. Ведь в условиях такого зеркального недоверия и взаимной чужести, презрения и открытой враждебности усиливалась не только изоляция российской среды, но и ее фиксация на государственных и церковных инстанциях как на силах, способных дать ей защиту. Владимир Михневич очень наглядно описывает эту взаимную антипатию в своем рассказе о путешествии в Царство Польское в 1881 году: враждебные взгляды польской среды и миссионерское рвение «русификаторов» встречались и постоянно укрепляли друг друга во взаимных предрассудках и антипатиях. Те из русских, кто не посвящал себя «миссии русификации», по словам Михневича, не выдерживали долгого пребывания в Привислинском крае, поскольку польское общество всюду и всегда их отталкивало. Оставались лишь «фанатики», которые охотно шли в бой за «русское дело», но достаточно часто отличались невысокими моральными качествами. Хорошей основой для ассимилирующего воздействия русского общества на польское окружение это, как сухо отмечал Михневич, назвать нельзя582. Наоборот, среди русских была велика озабоченность якобы сильным аккультурационным давлением со стороны поляков и губительным его воздействием на давно проживающих в Привислинском крае русских. И здесь государство представлялось им гарантом их культурной идентичности, так как охраняло маленький «русский элемент» от принудительной ассимиляции превосходящими силами поляков и агрессивного католицизма583.

В этой ментальности «осажденной крепости» центральную роль играла память о польском восстании. «Мятеж» и «заговоры» поляков относились к числу самых важных «мест памяти» русской общины в Варшаве. Первые же русскоязычные публикации, вышедшие там, были посвящены этой теме. Так, Николай Берг в своей монографии описал польскую традицию повстанчества как продукт «политического романтизма», якобы характерного для польской культуры. Здесь был создан топос романтично-горячего, легковозбудимого и лихорадочно действующего поляка, который не останавливается перед действиями исподтишка, подлостями и даже перед убийством из‐за угла, принципиально движим ненавистью ко «всему русскому» и отличается неверностью и неблагодарностью по отношению к милостивому царю584.