Польский бунт

Не будем следовать разбоям и неистовству нашего врага, коего подданными вы являетесь. Мы несем покой и вольность тем, кто станет содействовать нашим намерениям. Пусть угнетенный землепашец обретет защиту права, пусть каждый получит свободу, безопасность и справедливость. Присоединяйтесь, братья, к вольным людям, приступайте к акту восстания народа под начальством бессмертного и непобедимого Тадеуша Костюшки, который есть спаситель нашей Отчизны.

Вспомните, что вы люди и что каждый человек наравне с отважными защитниками достоин сокрушить свои путы и жаждет обрести вольность».

…С той стороны Двины донесся звук трубы. Комендант, кряхтя, поднялся по земляным ступеням на бруствер и стал вглядываться в противоположный берег, щуря ослабшие глаза. Рядом с трубачом стоял офицер и размахивал белой тряпицей на жерди. Парламентёр; час от часу не легче. Ничего не поделаешь, пришлось выслать за ним лодку.

Поляк довольно сносно говорил по-русски, хотя и с заметным акцентом. Сказал, что его фамилия Бунак, он послан генерал-майором Огинским, который предлагает коменданту сдаться без боя и лишнего кровопролития, гарантируя в этом случае населению города безопасность и сохранность имущества. Условия такие: комендант покидает город со всей своей командой, сдав оружие и оставив всю амуницию и лошадей, годных под пушки; офицеры дают честное слово, что не вступят в сражение с народом, за что им обеспечивается их собственность.

Комендант растерялся. Не знал, куда деть свои дрожащие руки, как быть, что сказать. В это время со стороны реки вновь прозвучало несколько ружейных залпов, зазвонили колокола, загудели бубны – тревога!

– Что же это, сударик мой! – обиженно и с укоризной сказал Гулевич Бунаку. – Парламентера присылаете, а сами атакуете? Нехорошо.

Бунак и сам был удивлен: он знал, что Огинский намеревался во время переговоров отправить команду вплавь через Двину, чтобы захватить лодки и паром для нападения на город, но сей маневр предполагалось осуществить скрытно, не выдавая себя раньше времени. Он развел руками: это какое-то недоразумение, quiproquo.

– Ну вот что, батюшка, – сказал ему Гулевич, не понявший последнего слова, – скажи своему генералу, что я ему сейчас ответа дать не могу. Не понимаю, почему меня атакуют, когда я получаю предложение о капитуляции. Мне положены по обычаю три дня на размышление. Понял ли? Ну и ступай с Богом.

Переправившись обратно и возвращаясь в слободку, где вместе с обозом стоял Огинский, Бунак встретил патруль, оживленно обсуждавший недавнюю перестрелку с казаками.

– Болваны! – вскипел он. – Кто вам велел стрелять?

– Виноваты, ваша мосць, – ответил один, осклабившись, и по его роже было ясно видно, что виноватым он себя ничуть не считает.

Комендант держал военный совет. Решили послать за помощью, а в случае нападения город сжечь, но не сдавать. Один гонец поскакал в Полоцк, другой в Друю. Как стемнело, из крепости вывезли казну, а ещё Гулевич приказал продырявить все лодки и порубить паром – вот вам переправа, супостатам.

Наутро парламентером к Гулевичу явился Зенькович. Комендант уверил его, что пункты подпишет, изволь только, батюшка, обождать еще несколько часов. Майор расположился ждать на берегу, но тут Огинский принялся кричать и ругать его через реку: чего он так долго? Зенькович переплыл к нему, объяснил, что нужно немного повременить, и крепость наша, но Огинский три раза выстрелил из пистолетов: это был сигнал к атаке.

Деревянный Динабург пылал; тушить огонь было некому: местные жители еще накануне ушли в леса, захватив с собой всё, что могли унести. Из обоих бастионов стреляли пушки и ружья: комендант держал оборону. После того как защитники крепости устроили вылазку под предводительством всё того же Петра Алексеича, Огинский, потеряв несколько человек убитыми, решил временно отступить, снестись с Хлевинским и получить от него указания о том, что делать дальше. Зенькович повез в Янов победную реляцию; в противоположную сторону поскакал уже третий офицер, посланный Гулевичем к Неклюдову: комендант умолял наместника поскорее прислать кого-нибудь на подмогу, поскольку он осажден превосходящим числом мятежников, которых теперь не менее двух с половиной тысяч, а порох на исходе и хлеба мало – всего семьдесят четвертей, весь состоит из ржи и молоть его негде.

* * *

Тадеуш Костюшко сидел в своей палатке в Мокотове и при свете свечи писал письмо Сераковскому. Несмотря на потерю Слонима, всё не так плохо: Вильна держится; ступай туда, гони Дерфельдена! Хорошо бы устроить диверсию – нагрянуть в Несвиж! С Бреста тоже глаз не спускай.

Николай Васильевич Репнин в Несвиже составлял рапорт на имя Платона Зубова: подполковник Сакен с отрядом отправлен на защиту границы; к Динабургу выслан корпус генерал-майора Германа; мятежники Огинский и Зенькович бегают по лесам, аки зайцы, все распространяемые ими универсалы изымают и истребляют. В Полоцкой губернии всё спокойно, сведений о том, чтобы кто-нибудь из местных жителей примкнул к мятежникам, не имеется.