Польский бунт

Ферзен дал слово Фридриху-Вильгельму, что русские не уйдут до десятого сентября, прикрывая отступление союзников, хотя тем самым они подвергали себя опасности: теперь перевес сил был на стороне поляков. В ежедневных стычках русские и так принимали основной удар на себя, неся пусть небольшие, но регулярные потери… Разводя караулы, принимая рапорты, исполняя приказы и занимаясь обычной лагерной рутиной, Шарль томился мыслями о жене. Каролина совсем рядом, в Варшаве, но он не знает, здорова ли она, жив ли младенец, не обижают ли ее, имеет ли она средства к существованию, и не может подать ей весточки о себе. Он знал, что их имение, в котором они жили сразу после свадьбы, разорено, и каждый день молился Спасителю и Богородице о том, чтобы они уберегли его жену и ребенка, раз он сам не в силах их защитить. Он вызывался идти в бой, когда поляки устраивали вылазки, а потом ходил взглянуть на пленных – а вдруг мелькнет в толпе знакомое лицо бывшего соседа, поденщика, портного, мелочного торговца – кого угодно, кто мог бы что-нибудь сказать ему о Каролине? Вид острых шпилей и черепичных крыш пробуждал в его сердце острую тоску, которая еще усилилась, когда генерал сообщил, что шестого сентября они снимаются с лагеря. Шарль чувствовал, что с каждым шагом, удаляющим его от Варшавы, душевная боль будет расти. Хотя… Если нить натянуть слишком сильно, она лопнет. Возможно, расстояние, усталость, новые заботы отвлекут его от горьких мыслей… Но не заглушат их. Он твердо знает одно: он уходит, чтобы вернуться. Верь мне, Каролина, я приду к тебе, сколько бы лишних верст мне ни потребовалось для этого сделать…

Корпусу Ферзена предстояло идти в Литву, на соединение с Репниным. Иван Евстафьевич выбрал путь по левому берегу Вислы, чтобы переправиться через реку в верхнем ее течении, в Люблинском воеводстве, занятом австрийцами, которых он считал союзниками. Оде не разделял это мнение: на его взгляд, австрийцы попросту дожидались неизбежного окончательного раздела Польши и надеялись, что русские и пруссаки к тому времени достаточно ослабнут от борьбы, чтобы отхватить себе кусочек пожирнее. Они не давали эмиссарам Костюшки забирать у населения продовольствие и рекрутов, но и не позволяли делать того же русским войскам, из-за чего поляки считали их своими защитниками. Шарль думал, что и поляки, и русские в конце концов прозреют, но будет уже поздно. Впрочем, свои мысли он держал при себе: не капитану поучать генерала.

Военную кампанию на этот год Ферзен считал уже оконченной. Сейчас сентябрь, небо вечно в тучах, скоро зарядят дожди – распутица, холод, бескормица… Нет, пора уже на зимние квартиры. А по весне, с Божьей помощью, кончим дело.

Это значит, что Шарль не увидит Каролину до следующей весны, а то и лета! Пресвятая Дева, спаси и сохрани под кровом своим мое чадо, укрой его ризою твоего материнства…

* * *

Струя свежего воздуха прогнала чуткий сон. Огинский открыл глаза и натянул на плечи тонкое шерстяное одеяло. В палатку, пригнувшись, вошел человек и шагнул в сторону ночника у походной кровати.

– Князь Михал! Пруссаки ушли!

Огинский узнал голос Молоховца – своего бывшего воспитанника и ученика, ставшего теперь адъютантом генерала Зайончека. Он рывком сел на постели, велел денщику седлать коня и сам стал натягивать сапоги.

Через несколько минут они уже скакали во весь опор к деревне Воля, которую Зайончек неудачно штурмовал третьего дня. В самом деле – ни постов, ни часовых… Поляки ехали шагом, заглядывая в окна домов. Вдруг на другом конце улицы показался взвод донских казаков. Пришлось разворачивать коней и удирать.

Едва улеглось возбуждение от близкой опасности, как Огинскому принесли запечатанное письмецо от короля с изящной виньеткой. Станислав Август приглашал князя отобедать в его обществе. Михал смутился. На фоне всех слухов, которые ходили по Варшаве, ему не хотелось бы скомпрометировать себя частным визитом в Замок – он может быть истолкован в самом дурном смысле. По правилу, усвоенному на дипломатической службе, он решил уведомить о письме Игнация Потоцкого, который теперь исполнял обязанности министра иностранных дел. Тот заверил Огинского, что у него нет никаких оснований отказываться от королевского приглашения.

Замок казался пустым и даже немного мрачным. Обед сервировали не в столовой, а в малой гостиной. На улице было еще светло, и свечей не зажигали: королю тоже приходилось экономить. Станислав Август выглядел гораздо лучше, чем в их прошлую встречу, на Гродненском сейме. Тогда у него было лицо самоубийцы, делающего выбор между кинжалом и пистолетом, зная, что иного исхода нет. Теперь же король выглядел вполне здоровым, хотя и задумчиво-озабоченным.

За обедом говорил больше Михал; король внимательно слушал и задавал вопросы. Пруссаки в самом деле ушли? Возможно, это хитрая ловушка; истинные причины отступления неизвестны, поэтому главнокомандующий не счел нужным преследовать противника силами всей армии, отправив лишь несколько отрядов проследить за его передвижениями. Понимаю… А вы ведь были в Литве? Расскажите мне…