Польский бунт

Масонские ложи давно не собирались. Гимны, светильники, рисунки мелом на полу, ритуалы посвящения, стальной свод, агапы – всё это осталось в прошлом. Теперь они сражались за свободу и равенство, о которых раньше только произносили речи на тайных собраниях, среди своих. Условные жесты и знаки, наподобие золотой монеты, которую каждый «брат» должен был носить с собой, чтобы при необходимости переведаться с незнакомым «братом», были уже не нужны: ныне все действуют в открытую. И как всё изменилось… В ложе поляк и литвин, князь и простой шляхтич, генерал и поручик, Тадеуш Костюшко, Михал Огинский, Якуб Ясинский были «братьями». В жизни Костюшко – Начальник, Огинский – командир партизанского отряда, Ясинский – опальный генерал, который сегодня, вместо того чтобы скакать на коне в атаку, пришпоривает нерадивую Гродненскую порядковую комиссию, чтобы была порасторопнее.

В середине августа Станислав Мокроновский прибыл в Брест, намереваясь сосредоточить литовские войска между этим городом и Гродно, не дать русской армии переправиться через Буг и вторгнуться в Польшу. Прошел слух, что на Брест движется Суворов, хотя Костюшко и уверял, что прославленный полководец будет занят предстоящей войной с турками и в Польше быть никак не сможет. Мокроновскому нужны были порох, олово, железо; кузнецы, коновалы, шпики, цирюльники, сторожа; пятьдесят пар сапог, сто фурманок под лазарет, брички на привоз денег для выплаты жалованья (не бумажками, а звонкой – и тяжелой – монетой); провиант для пропитания пленных русских офицеров и солдат, которых собирались вывезти в Гродно, а комиссия не желала всем этим заниматься. Мокроновский подал рапорт об отставке; Костюшко его не принял – кем он его заменит?.. Генерал-майор Павел Грабовский требовал выдать дезертиров, сбежавших из корпуса стрелков. Двое из них разгромили корчму жида Лазаря Ицкевича из села Конюхи и были арестованы гражданином Нарбутом, полковником милиции Лидского повета. Этот вопрос тоже передали в гродненскую комиссию…

Крестьяне отказывались молотить хлеб и печь сухари, свозить провиант и фураж на склады; купцы и прочие торговые люди не желали брать расписки за свой товар и требовали живых денег; на гродненской суконной мануфактуре не хватало рабочих рук. За сукно для армии войсковой отдел Комиссии расплачивался местными деньгами и облигациями; на эти бумажки мануфактура не могла ни закупить материал, ни выдать плату ремесленникам. Обыватели и крестьяне не продавали за них сырье, а жиды драли двадцать процентов при уплате векселями. Самые крупные овчарни находятся в Брестском воеводстве, но там не купить шерсть за бумажные деньги, поскольку неприятель препятствует их обращению. Красок тоже не продают за бумажки: их привозят из-за рубежа. Осень на пороге, дожди, холода, в летних свитках уже не походишь, нужны теплые мундиры. Похоже, придется ехать в Брест. Ясинский вынул запон из чемодана и спрятал под тюфяк.

* * *

Депеша лежала на столе запечатанной. Репнин отпустил доставившего ее гонца, приняв вид суровый и неприступный, а теперь боялся распечатать проклятый листок.

Все последние депеши сообщали о стремительном продвижении отряда Стефана Грабовского, вторгнувшегося в российские пределы. Двадцать третьего августа он был в Ракове, в двадцати верстах от Минска, чем сильно напугал Неклюдова. Оборонять город некому: в Минске стоят всего две роты пехоты, да несколько десятков больных солдат в госпитале, да три сотни рекрутов не обученных. Ни одного штаб-офицера, чтоб мог командование принять! Так-то, если уж на то пошло, то и Бог с ним, с Минском, невелика корысть; но тут ведь, как в поговорке про стрижку свиньи: шерсти мало, а визгу много.

Откуда мятежники набрались такой дерзости, что пускаются в глубину наших границ? Всё это доказывает согласие с ними здешних обывателей. «Грабовцы» никаких с собой повозок не имеют, дабы вперед продвигаться незамедлительно, следственно, пропитание находят готовое у обывателей. Тутолмин, да и Дерфельден, уж давно твердят: не с армией воюем, со всей страной. Эту войну баталиями в чистом поле не выиграть, раз можно ждать удара в спину. В тихом омуте черти водятся: пока войска наши здесь стоят, народец не бунтует от страха, а как скоро увидит нашу ретираду, так тут же и сам взбунтуется. Вон в Великой Польше, в прусских владениях, уже запылало: Ксаверий Домбровский собрал тысячи две крестьян да четыре сотни конных шляхтичей и занял Коло и Конин. Городишки-то пустячные, а шуму-то! Затаившиеся мятежники подняли голову; начались нападения на прусские гарнизоны, захваты складов с оружием; 22 августа во Влоцлавеке, что на Висле, поляки отбили тринадцать огромных барок с боеприпасами, шедшие из Грудзёндза к Варшаве: несколько спрятали, а остальные потопили. Им палец в рот не клади – по локоть руку откусят! Минск возьмут – тотчас Вильну отбить попытаются.