Польский рассказ

Всю ночь мы чинили порванные сети. Ветер сечет дождем, выжимает из глаз слезы. Руки становятся словно взятые напрокат протезы. Закончили чинить сети под утро и тут же спускаем их за борт. Когда днем по пояс в рыбе я опять «играю на мандолине», раздается голос боцмана:

— Ого, дельфины идут под ветер. Наверняка шторм нам принесут.

Мне хочется посмотреть, как «дельфины идут под ветер», но в ушах боцманское:

— Живо, живо, малый! Пропадет дальфлот с такими рыбаками!

Судно начинает подниматься и опускаться на волне. Палуба уходит у меня из-под ног, и я теряю равновесие. Желудок все ближе подкатывается к горлу. Когда мы выбираем сеть, море врывается на корабль и окатывает с головы до ног. Мы хватаемся руками за что попало и снова бросаемся к сети.

Волны с носа все растут и расшвыривают рыбу по всей палубе. Мы стараемся поскорее закончить работу. Руки у меня в ссадинах, распухли, едва сгибаются, я не могу даже сжать их в кулак. В рваных резиновых рукавицах, охая от боли, я неловко раскладываю сельдь по расставленным бочкам и посыпаю горстями соли. Боцман в бешенстве раскладывает мое родословное древо по материнской линии вплоть до прапрапрабабки и наконец бормочет себе под нос:

— О Исусе Назарейский, ты сам бы слез с креста и врезал ему в ухо. Дай мне, милосердный, терпения! Если бы тебе довелось быть боцманом на этом судне, ты еще не так бы бранился для облегчения души.

Я лежу на койке с опустошенными внутренностями, подкатывающимися к горлу при каждом наклоне судна, и борюсь с горькой слюной. Сквозь обшивку корабля я слышу плеск моря над моей койкой. За стальной переборкой кубрика надрывно стонет корабельный винт. Порой у меня такое впечатление, будто он гудит в моей голове. И я начинаю думать, что мореходная книжка вообще досталась мне совершенно случайно, что для работы в море я не гожусь и настоящий моряк из меня никогда не получится.

В ночь моя вахта. Море бешено атакует судно, будто подгоняемое нерастраченной страстью всех утопших с самого сотворения света моряков. Сквозь иллюминатор рубки я вижу накатывающиеся из темноты на судно вспененные валы. Наш ковчег летит в бездонные пропасти, расселины, ямы. Потом носом взбирается на подвижные, заснеженные пеной вершины, дрожит, надрывно стонет от усилий и тяжких ударов волн, будто живое существо. В пустоте ночи нас сопровождает несколько белых чаек, которые вместе с нами упорно пробиваются сквозь шторм, наперекор волнам и ветру. Они садятся на покрытые пеной склоны водяных гор и снова взмывают, удерживаясь на хрупких, стройных крыльях в воздухе, неподалеку от нашего борта, будто хотят оградить его от бед в благодарность за рыбу, которой всегда могут подкормиться в соседстве с рыбачьим судном. Мне вспоминается старая морская легенда о том, что чайки — души утопших моряков, и сейчас я свято в это верю.

Мы переменили район промысла. Отказались от ловли тралом и теперь выбрасываем далеко в море дрифтерные сети. У нас это называется «играть на флейте». В железной каморке на носу судна, вертясь по кругу, я укладываю в бухту «чертов шнурок» — толстый витой канат, оплывающий варом. На палубу возвращаюсь весь перемазанный. Даже мои тяжкие мысли и те пропитаны этим варом. Закончив работу на палубе, иду на нос за якорную лебедку. Перегибаюсь далеко за борт, чтобы никто не видел моего лица.

Мы мчимся с севера вдоль Шетландских островов. По правому борту высокие скалы обрываются в море, образуя колонны, арки, человеческие профили и зияющие мраком зевы пещер, в которые врывается и сбегает обратно напуганное чем-то море. Северо-восточный ветер леденит кровь, бьет в левый борт небольшой волной, но нас это не особенно огорчает — впереди нас ждет двухдневная стоянка в порту.

На выступающей далеко в море скалистой стене виден изваянный природой профиль индейского воина. Мы выполняем поворот и входим в узкую расселину, ведущую в порт Леруик на Шетландских островах. Я стою на руле и веду судно через теснину. С напряженным вниманием прислушиваюсь к каждой команде шкипера и стараюсь держать по компасу курс корабля с точностью до одного градуса. Я удивлен тем, что старик при входе в теснину не вышвырнул меня из рубки и не поставил на мое место старшего рыбака. Через рулевое колесо я ощущаю пульс корабля. Я слит с ним так, будто нас связывает единое кровообращение. Нервы мои вибрируют в ритме судна. Корабль послушен каждому малейшему движению моей руки. Слева на холме белеет каменными надгробиями кладбище. Прямо передо мной виден сбегающий с холма к воде серый город с островерхими крышами.

В порту мы застаем другой польский траулер. Он доставил нам с родины почту. Мы расспрашиваем, что слышно нового дома.

— Дома теплынь… и трава уже по пояс!