Польский рассказ

Поворот. Снова он шел влево, упираясь правым плечом в упругую нарастающую волну ветра и наискось подставляя ей одеревеневшую от мороза щеку. Ничего не видел. Метель слепила густыми клубами белой пыли. Вероятно, до перевала несколько шагов. При очередном повороте вьюга с такой силой швырнула снегом в глаза, что он зажмурился и наклонился, чтобы не упасть. Так он скользил целую минуту, потом освоился и пришел в себя. С той стороны нарастал густой шум, этот шум заполонил его, оглушая, переходя в протяжный, свистящий вой. «Тот человек был прав, — подумал он. — Нет смысла лезть в такую пургу. Мне тоже нужно спуститься обратно на пастбище». С тоской вспомнил он мягкую и теплую мглистую тишину там, ниже. Но уже поднималось искушение блеснуть собственным мужеством, испытать свое счастье, в котором он никогда не сомневался. Искушение было слишком велико. «Это идиотизм — я совсем один, — подумал он. — Рисуюсь, как житель долин, который не знает, что такое горы. Хоть бы сообразить, где я…» Он напряженно и безуспешно всматривался, пытаясь различить характерную зазубрину над перевалом… Ему казалось, что маячит какая-то неопределенная тень — человек всегда старается внушить себе что-нибудь успокоительное, чтобы приободриться. Маловероятно, чтобы он заблудился. Это могло случиться с кем угодно, только не с ним. Столько раз он хвастался, что в этом районе гор может перевалить на другую сторону с закрытыми глазами. Пожалуй, для верности надо восстановить весь пройденный путь. Единственным сомнительным местом был тот верхний порог котловины, где он потерял след. Но другой дороги не было. Наискось влево вход в горло ущелья, которое ведет прямо на перевал. Правда, ущелье показалось ему подозрительно узким, но непогода всегда искажает расстояния и перспективу.

Чтобы лучше удержать равновесие, он оперся грудью на воткнутые в снег палки, усиленно сопротивляясь напору вьюги — казалось, он не стоит, а на крохотном утесе плывет против течения в белом океане. Поднимаясь в гору, он вспотел, теперь влажная рубашка холодным компрессом облепила тело — он дрожал так, что зуб на зуб не попадал. Дробный стук зубов смущал его, словно он не был уверен, уж не испуг ли это…

«Вот идиотизм!» — повторил еще раз, и вдруг ему стало почти весело. Мало кто отважился бы спускаться на лыжах в такую погоду. Он решил, что должен рискнуть. Впрочем, чуть пониже, очевидно, ветер утихнет; может быть, даже рассеется мгла…

Он с трудом улыбнулся замерзшими губами, но улыбка была торжественной и серьезной — так улыбаются перед грядущим испытанием. Легко оттолкнулся палками. Нерешительность прошла. Страха как не бывало. Он был весел и силен, его реакция на мир сконцентрировалась в мышцах ног, в особом выжидающем напряжении тела. Сопротивление ветра было столь жестоким, что, несмотря на уклон, он скользил медленно. Время от времени лыжи подскакивали на гривах только что наметенного снежного пуха. Он наклонялся, приседал, пересекая их, затем ненадолго набирал скорость на твердых плитах расчищенного ветром «бетона». Ехал теперь некрасиво, не заботясь о стиле, словно ощупью, а в позе появилась какая-то осторожность слепого. При первой же попытке повернуть влево его подхватило и понесло с шальной скоростью прежде, чем он успел принять более устойчивое положение. Едва не упал. Края капюшона и рукава куртки быстро и резко забились на ветру. Вьюга толкала его вперед, мощное ее дыхание сдавило бедра, плечи, спину. Он мчался в густом-густом тумане, оглушенный свистом, ошеломленный скоростью. «Вот это гонка! — подумал он с удивлением и страхом, опомнившись от первого потрясения. — Километров сто в час. Так, пожалуй, разобьюсь к чертовой бабушке». Он слегка развел ноги, пытаясь сбавить скорость. Лыжи то и дело с визгом пролетали по обледенелому насту, подскакивали на мелких волнистых заносах и снова скользили шелковисто и мягко. Наконец удалось притормозить. Понемногу сбавляя разгон, он готовился к новому виражу. Повернув, он выпрямился, приняв удар ветра всем телом. По-прежнему ехал очень быстро, но упругая стихия с каждой минутой сопротивлялась все сильнее. Белая зернистая мембрана пурги поддавалась все неохотнее, резкий свист становился глуше, гудел в низких регистрах, переходя в монотонный глубокий шум. Ноги дрожали. «Вот это спуск!» — заново переживал он стремительную смену ощущений. Еще секунду назад у него не было времени наслаждаться ими, но теперь упоительный дурман полета охватил запоздалой волной все его существо. Нетерпеливо он ждал новой радостной вспышки. Ему показалось, что сыпучая снежная завеса редеет, и он почти жалел об этом; гонка вслепую дала столько пронзительного грозного счастья.