Польский рассказ

Он попытался повернуться на бок, чтобы высвободить ноги. Громко застонал; притаившаяся в правой щиколотке боль рванулась вверх, словно внезапно отпущенная пружина, злобно свела мышцы голени до самого колена. Осторожно перевернулся на бок и замер, выжидая. Прошло. Может, ничего страшного — просто растянуто сухожилие, массаж и движение вернут эластичность. Осторожно начал разгребать снег руками, тихо постанывая и замирая всякий раз, когда назойливая пружина отзывалась предательским толчком. После многочисленных кропотливых попыток ему удалось сесть, перенеся тяжесть тела на левое бедро. Никак не удавалось откопать правую лыжу. Он стиснул зубы и дернул сильнее. Боль дала себя знать, однако нога неожиданно легко освободилась — без лыжи. Стоя на коленях, нащупал ее в сугробе и вытащил. Стальная пружина крепления лопнула.

Его охватило хладнокровие отчаяния. Это была уже не игра в борьбу, а самая настоящая борьба. Борьба не на жизнь, а на смерть. Белая пыль пурги упорно и непрерывно оседала на твердых, смерзшихся складках куртки. Мутное пространство веяло равнодушием, которому нет имени в человеческом языке. Это был мир, для которого человек не существовал, мир, который не ведал о смешных и дерзких человеческих намерениях. Какие могли быть здесь «правила игры»! Он вдруг понял, чем объяснялся героизм Скоттов и Амундсенов: они знали противника.

«Самый настоящий несчастный случай в горах», — пронеслось в голове. Но об этом лучше не думать. Он выковырнул пальцем комок льда из кармана на поясе, потом достал часы. Стекло запотело. Было около двенадцати. По крайней мере, часов пять еще будет светло. Это уже кое-что. Болела только вывихнутая нога. Он был силен и не хотел сдаваться. Отстегнул левую лыжу, опираясь и на лыжи и на палки, встал на левую ногу. Провалился в снег выше колена. Прежде чем сделать первый шаг, долго раздумывал, как, собственно, ему поступить. Тащиться наверх? Допустим, ему удастся туда добраться. А дальше? О спуске нечего и думать. Может быть, лучше траверсировать вдоль склона к той скале и пробираться в восточную котловину. Если пурга прекратится, там наверняка встретятся лыжники с базы. Тогда можно рассчитывать на помощь. Но возможен ли такой переход — он не знал. На пути могут встретиться расселины. Решиться было очень трудно, но еще хуже бездействовать. Он осторожно поставил на снег правую ногу, но, когда попробовал перенести на нее тяжесть тела, его передернуло от пронизывающей боли. Сделав еще несколько безнадежных попыток, пополз на четвереньках, с трудом прорывая глубокий снег. Лыжи и палки, тяжело волочившиеся сзади, затрудняли движения. Через несколько метров ему стало жарко, в голове буйно пульсировала кровь. Дотащился до большого обломка скалы, отвесной темной стеной поднимавшегося из снега. Ветер вымел под этим камнем впадину — она давала относительную защиту. Притулился в ней. Здесь было тихо; не хлестало снегом, не тянуло угнетающим дыханием пустоты. Снял ремень и постарался приспособить его вместо крепления. Подниматься в гору безнадежно, может быть, удастся как-нибудь идти вдоль склона. Это означало путь к скале. Он особенно не обольщался — этот шанс на спасение был столь же мал, как и всякий иной. Но во что бы то ни стало — действовать.

Прокручивая перочинным ножом дырки в жестком ремне, он вспомнил, как однажды похвалялся, что хотел бы найти смерть в горах. Бравада. Так мог говорить человек, который всерьез никогда не верил в смерть. Найти смерть! Что за нелепая фантазия. Глупо вбивать себе в голову, что между нами и миром существуют какие-то правила игры. Не мы находим смерть, она находит нас в нашей повседневности и суете. Когда неожиданно мелькнет тень ее руки, нам кажется, будто облако лишь на минуту заслонило солнце, и мы упрямо продолжаем разматывать клубок наших уже бесцельных занятий. Только в последний момент, парализованные удивлением, мы шепчем: уже?

Лыжник еще не хотел произнести это слово. Он был здоров, силен и, несмотря ни на что, непоколебимо верил в себя. Жизнь до сих пор оберегала его от своих жестоких «куда?» и «зачем?», а если порой проносилось легкое беспокойство, он говорил себе: «Впереди еще много времени». Это время казалось ему бесконечностью, ибо в каждой его капле играла энергия юности.

И сейчас, ожесточенно ковыряя кусок воловьей кожи, он вверялся всемогущему миражу времени. Но вдруг его пронзила мысль столь неожиданная, что он засомневался — в его ли мозгу это родилось. Он понял, что двадцать три года своей жизни он блуждал по иллюзорным, никогда не сверенным с компасом направлениям. И лишь одной истины до сих пор он не знал: той пропасти, что зияла там, во мгле, равнодушной и гулкой беспредельностью.