Польский театр Катастрофы

Ханна Швида-Земба во время дискуссии о событиях в Едвабне подчеркивала, что поляки отказались от конфронтации с реальностью Катастрофы: «Катастрофа не изменила позиций многих (большинства?) поляков, не перевернула польское сознание. Типичные модели отношения к евреям сохранились в неизменном виде»[978]. Именно поэтому ведущаяся в контексте польского антисемитизма дискуссия о событиях в Едвабне представала, с одной стороны, столь обоснованной и нужной, а с другой — укрепляла статус-кво, не выходила за горизонт «польской вины», заключала события Катастрофы в рамки понятных польскому обществу нарративов, вписывала ее в рамки общественной драмы, ставкой в которой были актуальные политические цели, связанные с европейской интеграцией. В перспективе Катастрофы как события современной эпохи (в смысле, придаваемом этому понятию Зигмунтом Бауманом) «польская вина» не столько требовала бы узнавания и катарсиса в рамках трагического зрелища, сколько скорее «смеха Ханны Арендт» — узнавания комической ошибки одураченного пройдохи, которому совершение преступления приписывается справедливо и безоговорочно, но у которого это преступление столь же безоговорочно отбирают. Судьба евреев из Едвабне и так была предрешена — в рамках «современного» проекта Катастрофы, а вина пассивного свидетеля Катастрофы представляется вовсе не меньшей, чем вина «пользующегося оказией» палача, организующего анахроничное зрелище погрома, которое «палачи высшего ранга» регистрируют на кинокамеру, быть может, как материал для будущих исследований социальных антропологов. Иронию всего события уловила Швида-Земба: «Неважно, было ли немцев в Едвабне больше или меньше, сожгли ли в сарае 1632 человека или значительно меньше (предположим, например, 933), неважно, сколько поляков в этом участвовало; и, наконец, независимо от того, играли ли немцы роль наблюдателей, позволяющих свершиться преступлению, или же активных провокаторов, — как бы то ни было, ничто не в состоянии изменить сегодня эту простую и жестокую для нас правду: то, что в Едвабне хотели сжечь всех евреев — его жителей, а совершило преступление местное население»[979]. Жестокость заключается как раз в этом, комедийном по определению, «как бы то ни было», которое в контексте событий в Едвабне следовало бы применить, может быть, еще более радикальным образом.