Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Как представляется, решению вопроса могут способствовать известия современных событиям польских источников, которые не были известны участникам дискуссии. Прежде всего здесь следует назвать письмо Я. Задзика, отправленное из лагеря под Смоленском 8 января н. ст. 1611 г. В этом письме Задзик сообщал своему патрону, что, узнав о смерти Лжедмитрия II, патриарх публично заявил: «Легко теперь этих поганых и разбойников истребить можем, когда у нас согласие будет и один только в земле неприятель». Тогда же он выразил свое убеждение, что обещания прислать королевича — один обман, а власть над Россией хочет захватить король[1167]. Таким образом, к этому времени в лагере под Смоленском было известно, что после смерти Лжедмитрия II патриарх публично говорил, что следует восстать против незваных пришельцев.

Несколько позже, в конце января, Задзик уже мог сообщить новые известия о положении дел в России. Положение это, по его словам, серьезно ухудшились, так как «патриарх взбунтовал людей», указывая на то, что король не выполняет свои обещания. Так как далее в письме говорится, что «отпали» Нижний Новгород и Рязань[1168], очевидно, что патриарх, как стало известно в смоленском лагере, «взбунтовал» именно население этих городов. Сделать это он мог, лишь посылая туда своих гонцов или свои грамоты.

Сообщения этих современных событиям писем заставляют со всей серьезностью отнестись к заявлению А. Госевского на переговорах под Смоленском, что 8 января 1611 г. патриарх отправил с Василием Чертовым[1169] «смутную грамоту» в Нижний Новгород, откуда ее списки рассылались в Кострому, Галич и другие города[1170]. Текст документа, попавший в руки Госевского, был им предъявлен русским представителям на переговорах («и мы вам грамоту читаем»), поэтому можно отнестись с доверием к его пересказу содержания грамоты: «Князь Федор Иванович Мстиславский со всеми иными боярами и думными людьми Москву Литве выдали, а вора, дей, в Калуге убито, и они б… собрався все в збор, со всеми городы шли к Москве на литовских людей»[1171]. Содержание этого сообщения находится в полном соответствии с тем, что сообщают о действиях и настроениях патриарха другие источники. Опыт контактов с Боярской думой в ноябре 1610 г. должен был убедить патриарха в том, что бояре «Москву Литве выдали», а сообщение о «смерти вора» должно было показать русским людям, что в стране остался «только один неприятель», против которого следует выступить с оружием в руках.

И. А. Хворостинин в 20-е гг. XVII в. оставил свидетельство о спорах, которые вызвали эти действия патриарха в русском обществе. Как писал ученый князь, «недостоит духовну человеку суще дерзати на кровопролитие поучением и отбегати и удолятися от мирских»[1172]. Однако для патриарха война, к которой он призывал, вовсе не была обычной войной. Хотя в пересказе А. Госевского вопрос о причинах похода к Москве, к которому призывал Гермоген, был обойден молчанием, в иных источниках, как об этом будет сказано ниже, содержатся ясные указания, что Гермоген призывал изгнать пришельцев, от которых исходит опасность не только для страны, но и для веры. К войне за сохранение «истинной веры» от опасности, грозящей со стороны латинских еретиков, патриарх, конечно, считал себя вправе призывать.

Существенно дополняют рассказ А. Госевского пересказ патриарших грамот в записках С. Маскевича[1173]. Очень важным представляется его сообщение, что в этих грамотах патриарх освобождал русских людей от присяги, принесенной Владиславу. По своему положению в русском обществе Гермоген был тем единственным лицом, которое было правомочно совершить этот акт, снимавший важный психологический барьер, удерживавший русских людей от противодействия избранному государю и лицам, представлявшим на русской почве его интересы.

Другое важное дополнение — это сообщение С. Маскевича о целях того похода к Москве, к которому призывал патриарх. Это — очищение страны от неприятеля и избрание государя «из своей крови», при котором в стране сохранится истинная вера. Лучше поступить так, чем принимать «царя из латинского рода, которого силой суют нам в руки, вслед за королем придет упадок всей земли и народа нашего, разорение храмов и веры христианской».

Когда грамоты патриарха попали в руки А. Госевского, последовали репрессии. «Дьяки, подьячие и всякие дворовые люди» патриарха были арестованы, «а двор его весь разграблен», но это не привело к разрыву его связей с городами Замосковного края. 12 января в Нижний Новгород вернулись его посланцы к патриарху, который «приказывал с ними… речью» идти походом на Москву[1174].

Грамоты и обращения патриарха ориентировали русское общество на безусловную и последовательную конфронтацию с Речью Посполитой как с частью латинского мира, от которого исходила угроза существованию государства, народа и истинной веры.