Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Автор не только стремится развеять все возможные иллюзии читателя относительно польского короля и его политики, он одновременно убеждает читателя, что тот не должен рассчитывать и на то, что боярское правительство в Москве сможет защитить его интересы. Эти «земледержцы» «растлилися умы своими и восхотеша в велицей славе быти… не по своему достоиньству саны честны достигнути»[1182] и поэтому согласились стать орудием в осуществлении планов польского короля. Эти люди, боярин М. Г. Салтыков и его сторонники, «многих маловременным богатством и славою прельстили и иных закормили и везде свои слухи и доброхоты поистоновили и поизнасадили»[1183]. С иронией и возмущением писал автор «Повести» о «смерде» Федоре Андронове, за которым «полцы велицы всяких чинов люди… ходят и милости и указа от него смотрят»[1184]. Правда, некоторые из «высоких чинов и боярских родов», которые находятся в Москве «по всех по нас жалеют и радят», но они «не могут ничево учинити и не смеют стати»[1185].

Из всего этого следует один главный вывод: русские люди, не полагаясь ни на кого, должны взяться за оружие и стать «храборъски за православную веру и за все великое государство, за православное христианство». Примером для них должны служить защитники Смоленска, отказывающиеся сдать город королевской армии, «великие послы», требующие от короля выполнения условий августовского договора, патриарх Гермоген, один противостоящий проискам изменников в Москве.

«Новая повесть» представляет особый интерес, в частности потому, что, высказывая мысли и соображения, очень близкие к тем, которые излагались в грамотах патриаршего круга, автор этого произведения явно не был в контакте с этим кругом людей. Характерно, что он призывал русских людей подняться на восстание, даже не имея от патриарха «словесного повеления и ручного писания». Такого «повеления» и не могло быть, так как патриарх по своему положению не мог «повелевати на кровь дерзнути»[1186]. Следовательно, о рассылавшихся по стране с начала 1611 г. патриарших грамотах он ничего не знал[1187].

Этот пример показывает, что наблюдения за событиями, происходившими после августовского договора, приводили разных людей к сходным выводам о том, что от польско-литовской стороны не приходится ждать ничего хорошего, и русские люди, не рассчитывая на правительство в Москве, должны взяться за оружие, чтобы изгнать из страны иноземные войска.

Особого внимания заслуживают признания автора в заключительной части его сочинения, что он сам принадлежит к тем верхам русского общества, которые еще недавно искали милостей от короля, и что ему такие милости были оказаны («Аз же у них ныне зело пожалован»)[1188]. Тем самым появление «Повести» следует рассматривать как важный симптом зарождающегося раскола в среде столичных «чинов», ранее вместе с членами Боярской думы искавших милостей Сигизмунда III.

Патриарх был не единственным, кто зимой 1610/1611 г. нашел нужным обратиться к русским людям. По свидетельству А. Госевского, и Филарет «с под Смоленска смутные грамоты писал, будто король королевича на Московское государство дати не хочет, и они ж бы от Москвы на время отложилися»[1189]. Это свидетельство говорит о том, что ростовский митрополит был настроен не так радикально, как глава русской церкви. Он не исключал, по-видимому, того, что августовский договор еще мог вступить в силу. «Кампания неповиновения», когда города отказались бы выполнять приказы Москвы, должна была заставить Сигизмунда III выполнить условия соглашения.

На таких же, более умеренных позициях стоял первоначально и центр сопротивления, возникший на южных окраинах России, на Рязанщине. Его деятельность была связана с Прокопием Ляпуновым. Положение П. Ляпунова, как авторитетного лидера рязанского дворянства еще более упрочилось осенью 1610 г., когда его власть утвердилась над вторым по значению центром Рязанской земли — Пронском. Подобно многим другим представителям верхов русского общества, Прокопий Ляпунов первоначально выступил в поддержку августовского договора. По свидетельству С. Жолкевского, П. Ляпунов привел Рязанскую землю к присяге на верность Владиславу и присылал продовольствие для польско-литовского войска в Москве. Между ним и С. Жолкевским завязалась оживленная переписка («писал часто письма пану гетману, а пан гетман к нему»)[1190]. Когда брат Прокопия Захар отправился под Смоленск как один из дворян «великого» посольства, С. Жолкевский по просьбе братьев рекомендовал их вниманию короля[1191].