Польское Наследство

— После? Откуда мне знать. У меня есть эйгор под Муромом, а наследников до сих пор вроде не было. Пожили бы в эйгоре… наверное…

— Ты хочешь, чтобы я жила у тебя…

— Хочу или нет, но ты моя дочь, и, очевидно, наследница… как и твой брат…

— Ты не лжешь?

Соблазн поверить был, очевидно, силен. Гостемил пожал плечами.

— И я… — сказала она, — … смогу… жить, как живут… славянки?

— А как они живут?

Ширин помедлила.

— Привольно, — сказала она. Еще подумав, она добавила, возможно не очень понимая значение выражения, — Шляются где попало. — И еще помедлила. — Выбирают себе мужей. — (Гостемил улыбнулся). — Не прикрывают лицо и волосы. Ходят в гости к кому хотят. Если это действительно так, как мне… говорили. Наверное, это все ложь. Да. Неверные всегда лгут.

— Все время лгать невозможно.

— Неверные лгут. Все время.

— Ты много неверных встречала в жизни?

Она молчала.

— Знаешь, Ширин, по-моему, тебе нужно поесть. Ты проголодалась, и потому сердита. А время вечернее. Давай поедим чего-нибудь?

Она молчала. Гостемил поднялся, подошел к двери, открыл, послушал, как кричат и празднуют в кроге, и позвал:

— Нимрод! Нимрод, леший тебя заешь!

Нимрод появился и встал перед хозяином, пытаясь заглянуть в спальню.

— Нимрод, друг мой, — сказал ему Гостемил. — Посмотри, нет ли на кухне чего съестного, или приготовь, и принеси сюда. Нет, не нужно сейчас беседовать со мною, иди.

Он закрыл дверь и оглянулся на Ширин, стоящую с обнаженным свердом в руке.

— Это не игрушка, это мой сверд. Чужое брать нехорошо, — сказал он, воспитывая. — Положи. Порежешься еще!

— Сейчас ты меня отсюда выведешь, — серьезно сказала она. — Доведешь до… там, где конь стоит. И я тебя не убью. Просто уйду.

— Хорошо, — холодно согласился Гостемил. — Только сверд вложи в ножны, пожалуйста.

— Не хитри, неверный.

Гостемил пожал плечами, но все-таки повернулся и открыл дверь. И посторонился.

— Нет, вернись, возьми свечу, и иди впереди.

Он послушался, и ее это, наверное, вдохновило. Детям вообще бывает ужасно приятно, когда взрослые им подчиняются. Так приятно, что даже поверить трудно — сказала, а он послушался! Гостемил вышел из спальни и направился к черному ходу. Ширин следовала за ним почти вплотную. Они вышли на задний двор. Уперев острие в спину Гостемилу, Ширин сказала:

— Вон конь стоит.

Гостемил подошел к нерасседланному коню.

— Не двигайся, — сказала Ширин.

Сама она тоже остановилась — раздумывая. Гостемил, решив проигнорировать приказ, отстранился, отошел в сторону, развел руками — мол, тут уж ничего не поделаешь. Ширин забралась в седло и посмотрела на Гостемила долгим взглядом, будто решаясь на что-то. Спрыгнула на землю, подошла к нему. Гостемил и бровью не повел, только прикрыл от легкого ветра свечу в руке, чтобы не бродить потом в потемках по проходам. Ширин присела на корточки и, глянув ему в глаза снизу вверх, положила сверд на землю у его ног. И распрямилась. Гостемил покривился, повернулся к ней спиной, и пошел себе к двери.

Вернувшись в спальню, он подбросил свежее полено в очаг, сел на ложе, опершись о стену, и вскоре задремал. А когда очнулся, оказалось, что Нимрод успел состряпать скромный но сытный ужин, приволочь из крога столик, сервировать, придвинуть к столику два ховлебенка, и на одном из них сидит Ширин и жадно ест, а Нимрод стоит рядом и выговаривает ей:

— Вот ты говоришь, неверные. А между прочим великий Като-старший всегда говорил, «Считаю, что Кархваж подлежит разрушению».

Гостемил сосредоточился, собрал остатки сил, и поднялся на ноги одним движением. Ему хотелось показать Ширин, что он крепок и неутомим, и не хотелось демонстрировать слабость. Что это, подумал он, оценивая свои желания со стороны. Интересно. Ни перед одной женщиной я не павлинил. И кряхтел, и ныл, когда уставал — даже в молодости. А тут — вдруг такое. Ширин подняла на него глаза, но снова опустила и продолжила трапезу. Сутулится, нагибается к еде, это нехорошо, подумал он. Он встал рядом со вторым ховлебенком.

— Это что там в кувшинах? — спросил он.

— Это свир, болярин, — ответил Нимрод, притворяясь сокрушенным. — Как есть, бодрящий свир.

— Ты ведь знаешь, что свир мне пить нельзя.

— Вина в этом городе нет. Все выпили. И даже пива нет.

— А во втором кувшине?

— Вода. Мне сказали — родниковая. Сомнительно. Но ты все равно пей. Вдруг не схватит тебе живот.

— Сейчас как дам по уху.

— Вот господин мой проснулся, — сказал Нимрод, обращаясь к Ширин и радуясь. — Он часто спит теперь, старый стал.

— Нимрод, выйди, — велел Гостемил.

— И сварливый, — добавил Нимрод, выходя.

Гостемил продолжал стоять рядом, молча. В конце концов Ширин замедлила жевание и подняла к нему лицо.

— Я страшно голодная, — сказала она.

— Это бывает, — Гостемил улыбнулся, стараясь улыбаться по-отечески, и не зная, насколько хорошо у него получается.

— А почему ты не садишься?

— Потому, что ты меня не пригласила.

— Куда не пригласила?

— Не пригласила присесть. Обычно мужчина спрашивает у женщины разрешения присоединиться к ужину. А если не спрашивает, женщина сама должна — либо пригласить сесть, либо отказать.

Ширин непонимающе смотрела на него.