Польское Наследство

В Каире фолиант был запрещен, найти экземпляр и читать можно было только рискуя жизнью, своей и, возможно, близких. Ширин посмотрела по сторонам — вот ее отец, которого она знает полтора дня, вот незнакомый дом… Здесь никто не увидит, не заметит! И никогда не узнает. Через неделю ничто из того, что происходит, не будет иметь никакого значения.

Запретный плод — невероятный соблазн. Сейчас я узнаю то, что от меня скрывали, подумала она. Где бы сесть?

— Пойдем в дом, чего тут торчать, — предложил Гостемил.

Ширин боялась открыть книгу. Трепетно держа ее в руках, она последовала за Гостемилом — в дом, затем на второй уровень.

— Вот спальня Нестора, — сказал он ей. — Приляг. Постой. Ну-ка, сядь на скаммель. Да… На обратном пути я куплю тебе на торге какие-нибудь тряпки…

— Тряпки?

— Одежду.

— Ты хочешь, чтобы я вышла в город с неприкрытым лицом?

О чем это она, подумал Гостемил. В Каире прикрывают лица — но, вроде бы, только по желанию. Хотя, наверное, есть разные… секты, что ли. Какая-то она все-таки дикая. Зиба была умнее.

— Да, хочу, — сказал он.

— Хорошо, я это сделаю. Ради тебя. Ты требуешь, и ты мой отец. Я должна тебе подчиняться.

Забавно, подумал он. Решила переложить на меня ответственность — как это по-нашему, как знакомо. Не такие они дикие, какими кажутся.

— Да, — подтвердил он. — Еще я требую, чтобы за время моего отсутствия ты не сожгла дом. Не подралась с соседями. Не впускала посторонних. Дверь запри на все засовы. Если вернется Хелье — не пугайся, выйди к нему, объясни, что ты моя дочь. Не прячься от него — а то может сделаться недоразумение. Он почувствует в доме чье-то присутствие, начнет искать. Через два часа я вернусь, и мы пойдем обедать в какой-нибудь крог.

— В крог!

— Да. А что?

— Если ты требуешь, как отец, чтобы я шла с тобою в крог, то…

— Да?

— Я пойду с тобой в крог.

— Удобно все-таки быть отцом.

Неожиданно она улыбнулась. Улыбка ее поразила Гостемила — такая она была светлая. Он даже отпрянул слегка.

— А ну, сядь. Не бегай, сядь на скаммель. Требую, как отец. Так. Не двигайся.

Покопавшись в калите, он выудил гребешок, осмотрел его, придвинулся к Ширин (она отстранилась), сказал «требую, сиди», и начал расчесывать ей волосы. Колтуны, свалявшиеся пряди. Начал с концов, осторожно, придерживая, старясь не сделать ей больно. Один раз сделал — но она, поморщившись, смолчала. Он присел возле нее на корточки.

— Не наклоняй голову. Так. Еще немного. Вот.

Он отстранился и оглядел ее. Она не просто красивая, подумал он с радостным удивлением, она прекрасна. Какой изящный рисунок бровей. Прелестной формы нос, если присмотреться. Глазищи огромные, ресницы длиннющие. Рот красиво очерчен, губы чувственные. Подбородок тяжеловат — это от меня ей досталось, но ее не портит. Красивая дочка у меня вышла. Кто бы мог подумать. Только очень большая, и сердитая. Как поведет бровями — вот, как сейчас — так будто тучи сгущаются над головой, и молния сверху — хвояк, хорла! — так хоть беги. Меланиппе — так, кажется, звали суровую амазонку, дочь Ареса. Арес — это я. Нет, я не Арес, еще чего! Я ясный сокол.

— Ну, дверь я запру, а ты подремли с фолиантом. Потом расскажешь, что там написано. Меланиппе.

— А?

— Ты похожа на Меланиппе. Была такая отчаянная девушка у древних греков.

Ширин не поняла, о чем это он. Но ей не терпелось остаться наедине с запретным фолиантом. А может и нет. Нужно было попросить его, чтобы он еще раз расчесал ей волосы. Или погладил. Или поцеловал в щеку. Или просто посидел немного рядом. Но он скоро вернется, и они пойдут… в крог!..

Ужасно интересно всё. Невероятно интересно!

Опять стали путаться мысли. Казалось, что все, что с ней происходит — невероятно. Может, это сон? В жизни так интересно не бывает. Столько новых впечатлений, столько страхов, столько смутных надежд… Какой он странный, этот… Гостемил… мой отец.

Посмотрим, посмотрим, что от меня скрывали…

Она забралась на ложе, поджала ноги, и открыла фолиант.

Дошедший до нас вариант «Тысячи и одной ночи» не слишком отличается от изначальной компиляции. Но даже изначальный опус состоял из шестнадцати томов — Ширин держала в руках первый том.

Невеста властителя, Шахрзад, сразу понравилась Ширин — изворотливая, насмешливая, водящая Шахриара за нос россказнями. Первый ее рассказ — про Алладина и волшебную лампу — позабавил Ширин. Второй — о рождении Христа — заставил задуматься. Великий иудейский пророк предстал в рассказе в непривычном для нее виде — как обычный ребенок. И что-то трогательное было в обстановке — безвестный хлев, никем не замеченные волхвы, уставшая, измотанная, но со счастливыми слезами на глазах Мария, присевший рядом на корточки суровый Иосиф. И появилось у Ширин ощущение, что хитрая Шахрзад что-то намеренно опускает, недоговаривает. Дочитав рассказ, Ширин начала листать фолиант, вчитываясь в начало каждой истории. В основном — невинные россказни, забавные, смешные, грустные — разные. Кому в голову пришло их запрещать, и зачем? И если их запретили, то что еще запретили, о чем даже не слышал никто?

Подумай, Ширин. Осмысли. Разберись. Путаются мысли.