Польское Наследство

— Это долго, да и неизвестно еще, как у соседей дела. И боюсь, что так же, как здесь. Что-то затевается, Илларион, и я не знаю, что именно. Приедет Хелье — может и расскажет, он человек осведомленный. Ну, что ж, отдохнул ты, пойдем дальше.… Подожди-ка.

Оглянувшись, Гостемил увидел, что давешние знакомые, Порука и Астрар, следуют за ними на расстоянии пятидесяти шагов. Сперва ему пришла в голову мысль, что Астрар хочет отдать ему сленгкаппу, поскольку у Поруки имеется своя. Но вздорность этой мысли сразу стала ему очевидна. Когда ж это представители астрарого сословия расставались с даром перепавшей грункой просто так, за здорово живешь. Нет, здесь что-то другое.

Пара подошла, стесняясь и опустив глаза долу, и остановилась на расстоянии семи шагов. Порука держал в руках гусли. Именно гусли и заинтересовали давеча Гостемила.

— Ближе, — велел Гостемил.

Они подошли ближе с опаской, не глядя в глаза.

— Ну, чего вам, говорите.

— А вишь ты, добрый человек…

— Болярин.

— А?

— К болярам следует обращаться — болярин, — объяснил Гостемил.

— А, так ты болярин? — почему-то обрадовался Порука, и Астрар тоже выказала радость, стрельнув глазами.

— Да.

— Тогда совсем другое дело! — продолжал радоваться Порука, и чуть не выронил гусли. — Тогда и размышливаний нет! Вот, бери ее!

Держа одной рукой гусли, другой он подтолкнул Астрар к Гостемилу, и она, стесняясь и ступая чуть боком, глаза долу, подошла и встала справа.

Илларион засмеялся было, но охнул от боли и замолчал.

— Что значит — бери? — удивился Гостемил.

— Она хочет быть твоей холопкой.

— Мне не нужна холопка.

— Не бывает так, чтоб не нужна была. Да ты не бойся, болярин, у нее весь род холопский.

Астрар стояла справа от Гостемила и переступала правой ногой, понурясь.

— Бывает, — сказал Гостемил.

— Ну, болярин, ну, милый, кормилец, возьми ты ее от меня! — заныл Порука. — Никакой жизни мне от нее нет! И вообще всему дому! И всему городу скоро не будет, если она на вольном положении останется. Это ж я домой приходить боюсь, таскаюсь каждый вечер по крогам, только чтоб попозже вернуться, а у нас в семье пьянства отродясь не бывало.

— Ты ее боишься, что ли?

— Да не боюсь я ее. Чего ее бояться? Не съест. А вот видеть, и особенно слышать ее — мочи нет.

Иллариону было смешно. Гостемил строго на него посмотрел, но, признаться, ему тоже было смешно.

— Почему же? — спросил он.

— Да как тебе, болярин, сказать. С нею ведь как? Придешь, она на тебя смотрит, а потом начинает говорить, и когда говорит, так кажется, что зубчаткой ржавой, давно не точенной, у тебя в брюхе ковыряется. А в холопках она, глядишь, и в разум придет. Она и сама так говорит. Вот спроси ее.

— Придешь в разум? — спросил Гостемил.

— Приду, — ворчливо ответила Астрар.

Илларион улыбнулся, Гостемил рассмеялся.

— И ничего смешного, — добавила она.

Гостемил снова засмеялся, а Порука, не видя никакого комизма в положении, неуверенно улыбнулся.

— А вот что, поселяне, — сказал вдруг Гостемил. — Не угодно ли вам ко мне, то есть, к другу моему, который отсутствует, зайти да пообедать?

— Да как же?

— Что?

— Ты же болярин. Как же мы к тебе обедать пойдем.

— Так и пойдете.

— Ну раз велишь…

— Я не велю, я приглашаю.

Порука задумался.

— Никогда не слышал, чтобы боляре ремесленников приглашали в гости.

— Это потому, что они такие же боляре, какой ты ремесленник. А настоящий болярин приглашает, кого хочет, ибо есть на то его болярская воля. Понял?

Илларион с невольным восхищением посмотрел на Гостемила. Порука размышлял. Астрар вертела ногой.

— А поп-то наш устал, — заметил Гостемил. — Вот что, Порука, кати-ка ты тачку.

Порука передал гусли Астрар и взялся за поручень. Надо бы, подумал Гостемил, еще эту Астрар на тачку посадить, с гуслями. Порука будет толкать тачку, а Астрар будет бренчать на гуслях и петь, завывая. А на полпути поменять их местами — пусть Астрар толкает тачку, а Порука на ней сидит и горланит напевы. Я, пожалуй, так и сделаю.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ. РОДОСЛОВНАЯ

Признав голос Гостемила, Ширин впустила его в дом. Он остановился на пороге, заслонив спиной проход, и передал ей сверток.

— Гости у нас, дочка, — сказал он, улыбаясь. — Переоденься и приходи в столовую, пока не остыло. Я всякой еды приволок с торга, наконец-то мы будем есть!

Ширин, заждавшаяся и настороженная, обрадовалась приходу отца. Она знала, что обрадуется, но не предполагала, что настолько. И удивилась этому. Ей захотелось что-то сделать, как-то выказать свою радость, но она не знала как. Гостемил, приглядевшись, наклонился и чмокнул ее в зардевшуюся щеку. Она вспыхнула, глаза распахнулись широко.

— Иди переодевайся, говорят тебе! — велел Гостемил. — Не перечь отцу!

Она нахмурилась, не понимая, шутит он так или всерьез приказывает. Тогда он закатил глаза, вздохнул тяжко, и сказал:

— Никакого сладу с детьми не стало.

И засмеялся. Тогда и Ширин улыбнулась, и ушла переодеваться. Только раз оглянулась, уходя. Гостемил показал ей язык. Она слегка растерялась, но стоять и смотреть дальше, завернувшись в простыню, показалось ей занятием глупым.