Польское Наследство

Вкратце у Лоренцо не получилось, а Бенедикту вдруг показалось, что он теряет зрение. Это его перепугало, и он тут же пообещал себе и Создателю воздерживаться, и даже назначил срок — три недели, как минимум. Кроме того, его начало тошнить. Он несколько раз подряд сглотнул слюну, стараясь подавить тошноту. Во рту появился неприятный, горьковатый привкус. Бенедикт оглядел присутствующих — какие у них у всех… неинтересные… лица. Как дети они, честное слово. Уперлись, мол, хочу, и все тут, и никакие аргументы против принимать не собираются.

— …и, следовательно, любопытство не может быть соблазном или болезнью, ибо любопытство есть главная составляющая познания природы. Познание не может быть соблазном, ибо для того, чтобы сделать выбор, как требует Учение, следует знать, в чем этот выбор состоит. Августин настаивает, что настоящая вера исключает познание.

— Не заметил, — сказал Бенедикт.

— Настаивает, — заверил его Лоренцо, входя в просветительский раж. — Если следовать логике Августина до конца, то окажется, что все, что мы видим вокруг нас — чудо, воля Провидения. Пошел дождь — чудо, рука Всевышнего, а вовсе не испарения охладились. Встало солнце — это не само солнце вращается вокруг Земли, а Господь его двигает. Заболел человек — чудо, выздоровел — еще чудо. Взошел урожай на полях — чудо.

— А на самом деле это не так, — подсказал Бенедикт. Ему стало забавно, но боль в левом полушарии и тошнота не позволили ему улыбнуться.

— Конечно, — Лоренцо кивнул, радуясь понятливости нового ученика, а пуще — собственному просветительскому красноречию, благодаря которому эта понятливость выявилась. Если бы мне с ним позволили позаниматься, подумал он, из него бы вышел толк. Он явно неглуп. — Зная, как справедлив и умен Папа Римский, я нижайше прошу…

— Подожди, Лоренцо, — перебил его Бенедикт. — А что же, по-твоему, управляет миром, если не Провидение?

— Законы природы, — отчеканил Лоренцо. Ему нравилось это словосочетание, и он всегда произносил его с оттенком торжественности.

— Эти законы, я надеюсь, справедливы? — спросил Бенедикт.

Лоренцо не понял вопроса, а Альфредо снова побагровел.

— Эти законы следует изучать, — вмешался Доменико, — ибо Господь дал человеку разум.

— Он не понимает! — с презрением и в сердцах почти выкрикнул Альфредо.

— Святой Августин говорит о непостижимых тайнах природы, — попытался продолжить Лоренцо, которого собственная речь интересовала гораздо больше всех этих ненужных вставок и комментариев. Дайте договорить, ведь так красиво получается, устный трактат!

— А ты и Платон, — снова подсказал Бенедикт, — утверждаете, что непостижимого в природе нет, и нужно только как следует изучить справедливые ее законы.

— Да, именно так, — подтвердил Лоренцо. — Из-за нескольких пассажей у Блаженного Августина…

— Чьим именем назван приход отца Доменико, — вставил Бенедикт, указывая рукой (и не поворачивая головы) на стену флигеля.

— Да… именно так… Так вот, — продолжал Лоренцо, терпеливо соглашаясь с глупостями наставляемого, дабы не обижать его, — Из-за нескольких пассажей сегодня совершенно не изучаются бесценные труды Хиппархуса и Аристархуса из Самоса.

— Они оба из Самоса?

— А? Нет, только Аристархус. Хиппархус родился в Никеи.

— Ага, понял. Продолжай.

— А ведь в их трудах истина! Их необходимо изучать.

— Истина? — Бенедикт поморщился, прижимая ко лбу запястье. — Падри… нет ли в доме воды? Пить хочется, сил нет!

Доменико, самый рассудительный, кивнул одному из присутствовавших. Тот, по виду дьякон, встал, и неспешно отправился во флигель.

— Поскорее бы, — сказал Бенедикт.

Ему припомнилась ночь — прелестная ночь, с прелестной же женщиной, и ночь эта была бы еще прелестнее, еще приятнее, если бы не отвратительное пойло! Ну зачем столько пить? А утром — жуть какая! Он проснулся на рассвете, и рядом с ним — красивое, теплое, молодое тело женщины, насупившейся во сне, с детским еще лицом. Он поцеловал ее в нос, и завозился было, планируя перевернуть ее на спину, но к горлу подступил комок, в затылок ударило, он упал бессильно на подушку — и не смог снова уснуть. С огромным трудом поднявшись, он выпил три кружки воды, последнюю приходилось заставлять себя пить, и все равно жажда осталась. Он сунул голову в бочонок, холодные струи неприятно текли по шее, по груди, по спине, не принося облегчения. Женщину пришлось отпустить. Она явно не расположена была лечить его похмелье — большинство путан бесчувственны и жестоки.

— Так что же за истину ты обнаружил у Хиппархуса из Никеи, брат Лоренцо? — спросил Бенедикт.

— Хиппархус привнес в греческие геометрические модели движения небесных тел предсказательную точность астрономии Древнего Вавилона, — объяснил Лоренцо. — Он с невероятной точностью высчитал размеры солнца и луны, и расстояние до них, несмотря на примитивность своих инструментов.

— Все инструменты так или иначе примитивны… А! — вскрикнул Бенедикт. — Простите меня, друзья мои. Ух! Продолжай, Лоренцо… Хиппархус привнес и высчитал. Что же там за истина?

— В этом она и состоит!

— В высчитывании?