Полтава

Конь уже рядом. Это случилось так быстро, что царь толком ничего потом не мог припомнить, лишь помнилось, как взял несколько батальонов из второй линии, как рядом высоко взметнулось тёмно-коричневое знамя преображенцев с косым крестом Андрея Первозванного, и бросился с батальонами в тот ад, куда напирали шведы, помнил, что именно в то же мгновение везде взорвалось неправдоподобно громкое «Ура!». А некоторое время спустя он увидел, что шведы повернулись к нему синими спинами.

Высокий новгородец уцелел под пулями. Царь узнал его, завидев, как он вымахивает ружьём, словно крестьянскими вилами. Хотел подбодрить молодца, да того сразу же завертело в кровавом водовороте. От могучего «Ура!» царю стало легко, исчезло напряжение последних дней, и, когда мимо него, вслед за отступающими шведами, пронеслась конница, оказался рядом со всеми, ловил свист молодецкого ветра, свист пуль, и какой-то простой драгун в порыве больно задел его своим палашом, но не остановился, не смутился — это для него сейчас был просто свой, родной ему русский воин. Драгун лишь хлопнул ресницами и, не закрывая рта, полетел вперёд, взглядом приобщая царя к своему быстрому, как ветер, полёту.

Шальная пуля ударила в чёрную царскую шляпу, сорвала с головы, но не задела кожи, только резким холодом обвеяла вспотевший лоб.

Никто, однако, ничего не заметил. Всё по-прежнему неслось вперёд. Передние драгуны уже сшиблись со шведскими, начали схватку смело, молодцы. Всё снова окуталось пылью, дымом. В этом хаосе засверкали сабли, как в тучах сверкает солнце. И ещё откуда-то — навстречу или сбоку, не понять — посыпались с шипением ядра. Несколько драгун упало вместе с конями. И царь подумал, что если бы и он так же свалился, то не оглянулись бы и на него, что теперь всё зависит от воли и желания этих людей. И он, царь, должен быть доволен тем, что ему удалось много сделать для этой великой и близкой уже победы.

6

Мазепа не слышал, как шведы уходили на битву, а ждал в их ретраншементе знака для собственного бегства, ещё точно даже не зная куда. Знал, что дорога открыта лишь на Перевалочную, и мучился мыслью, что царь неспроста оставил свободной только эту дорогу, а все прочие уставил войсками Скоропадского да своими кавалерийскими полками — готовил царь западню, надеясь на свою победу? В Перевалочной, Мазепа ведал, недавно похозяйничали царский полковник Яковлев да охотный полковник Гнат Галаган, когда вели на Сечь полки для её захвата и уничтожения в ответ на акции гордиенковцев...

Орлик тоже забыл, что такое сон. Коней не отпускали от возов, хотя вслух никто и не заикался о бегстве, поражении, а все наперебой хвалили королевские мудрые распоряжения. Король долго молился в походной церкви. Его лицо прояснилось, он по-отечески улыбался солдатам — Бог показал ему хорошие знаки именно тогда, когда длинные пальцы сжали белое распятие... Обо всём этом громко рассказывал Орлик, прислушиваясь к звукам сражения. Мазепа понимал, что Орлик прячет свою смертельную тревогу. Но гляньте и на короля без короны, горько смеялся сам над собою Мазепа. Зачем старание, коли придётся так же лечь в землю, как ложится в неё простой казак, которого не сжигают заботы о короне, о безграничной силе над людьми, которому зато можно спокойно посидеть часок-другой возле жужжащих пчёлок...

Эх, всех провёл, казалось, Мазепа. Начал с тонко образованного на европейский манер Василия Васильевича Голицына, которого ценила и лелеяла тогдашняя московская правительница Софья. Начал с опаской, но добился, что гетмана Самойловича увезли в Сибирь. А затем пошло... И соперника Палия — туда же. Да что с того? На пути стали хлопы. Думалось: старшины, богатый люд погонят хлопскую отару туда, куда прикажет гетман. Богатый люд и послушался бы, да испугался страшной московитской силы. Где теперь сотники Ониско, Деркаченко, Макогон? Или хлопы убили, или в плену московитском... А полковники, генеральные старшины... Кто здесь остался? И пальцев на одной руке для них много. Войнаровский, Горленко, ну, Быстрицкий... И Франка, получается, гетман не перехитрил. Дурак.

— Франко! — позвал.

Франко сполз с воза на землю, приблизился. В глазах — уважение к хозяину. На протяжении двадцати лет ничего не меняется в старом человеке. И такого не обмануть — для его же пользы, Господи! — подобного Франка, Петра, Ивана? Тьфу!

— Иди! — бессильно опустилась рука. — Кажется, время трогаться.

На лице старого слуги прорисовался испуг. Что-то собирался он сказать, да не смог. Отошёл молча.

Да, далеко глядел проклятый Хмель, присоединяя Украину к Московии. Теперь их не разделить огнём. Одна вера — это сила.