Полтава

Граф начинал злиться. Несколько дней тому назад Реншильд уже склонялся к мысли, что стоит отойти за Днепр, выждать там, когда крымские татары начнут раздирать царские земли. Реншильд хмурил лицо, надвигая на глаза потную шляпу, но сегодня, получив почётное назначение, разогнал на лице рубцы. И как возразить, если все хотят генерального сражения? Действительно — поздно отступать... А победа подвигнет на действия крымского хана.

   — Ваше величество! — заговорил Пипер. Зная, что сейчас можно заслужить благодарность, если провести параллель между Александром Македонским и Карлом XII, граф не стал этого делать, хоть отлично запомнил произведения древнего писателя. — Наверно, у нас так же тепло. Принцесса Ульрика, ваша сестра, возможно, глядит на этот самый месяц.

Следуя за королевскими носилками, граф видел освещаемых факелами шведских воинов. При колеблющемся освещении они казались древними духами, о которых ему, ещё маленькому мальчику, рассказывала мать, старая крестьянка. Он помнил её голос, даже когда разбогател и стал графом — всё благодаря личным заслугам перед государством, которые и сейчас высоко ценятся при дворе. Граф увидел свой замок недалеко от Стокгольма, свою молодую жену. Ему хотелось, чтобы и король припомнил родину, подумал наконец, какая ответственность ляжет на него, короля, завтра. Пусть ещё внимательней присматривается и прислушивается он к распоряжениям Реншильда. Пускай поскорее даёт диспозицию к баталии. Пусть использует при разработке её и такого опытного воина, как Левенгаупт.

Король не отвечал. Воцарилось продолжительное молчание. Стало слышно дыхание солдатских рядов. Солдатам разрешено было присесть на землю, но не разрешалось оставлять своих мест. Тишину разорвал голос фельдмаршала. Его поддержали Лагеркрон и Спааре. Даже Гилленкрок произнёс что-то льстивое сдавленным ото сна голосом. И тогда граф Пипер как-то неожиданно для себя самого, под этими чужими звёздами, совсем не похожими на шведские, на те, под которыми, возможно, стоит сейчас принцесса Ульрика, подумал, что именно льстивые разговоры и привели короля к сегодняшней непонятной ночи, за которой — загадочное утро. Что принесёт наступающий день королевским полкам? Победу — хорошо, а если... Ведь король, не имея пороха, взял из ретраншемента лишь четыре пушки. А сколько пушек выставят московиты? Правда, король возлагает надежды на неожиданность нападения. Но если московцы не прозевают? Ведь здесь их земля. Кто знает, не следят ли они и сейчас за каждым королевским передвижением? Что тогда скажут в Швеции первому министру графу Пиперу? Но что может изменить первый министр? На всё королевская воля. Если же будет пиррова победа... Московиты соберут новое войско, а король... А если поражение? Как тогда пробиваться к своим крепостям? Это будет похоже на анабазис, исход греков, так ярко описанный Ксенофонтом, когда десять тысяч эллинов после неудачного сражения пробирались на родину. Что ж, и это даст королю возможность помериться славою с героями античности.

Мысли графа растекались, вскоре ему стало страшно от них, однако он не мог укротить их потока, думал и думал.

Что, наконец, связывает со Швецией этого молодого человека, который уже девять лет не видел своей родины, который ушёл от неё восемнадцати летним с мечтою о славе Александра Великого? Возможно, он в самом деле отличный полководец. Это привычно для Швеции, давшей миру таких выдающихся полководцев, как Густав-Адольф. Если бы молодому королю довелось воевать против достойных противников... Король и теперь считает, что московитская армия точно такая же, какою она была под Нарвой.

Мо совсем иначе говорил о противнике Левенгаупт. Видно будет завтра... Тем временем судьба Швеции в руках молодого и беззаботного человека и его закалённых в сражениях воинов.

Во втором часу ночи, когда месяц спрятался за лесом, когда стало темно и жутко, король приказал вести полки. Первыми двинулись рейтары.

5

Кто-то во тьме тронул царя за плечо:

   — Ваше величество...

На свечах качались слабенькие огоньки. Лицо фельдмаршала, в глубоких морщинах, очень старое и испуганное, показалось незнакомым.

   — Шведы?

Царь с усилием подтянул затёкшие ноги.

   — Ваше величество! — задохнулся Шереметев. — Гонец от Меншикова!

В одно мгновение царь выскочил из шатра. Правда, и в шатре слышались выстрелы, ещё ружейные, далёкие. Шведы должны были находиться на приличном расстоянии, поскольку пушки в редутах молчали, и хоть царь не допускал мысли, что шведы во мраке подкрались незаметно, обойдя конницу, что их приближение проворонил верный Данилыч, но тревога фельдмаршала овладела им, показалось, что всё вокруг, до мельчайшего стебелька на земле, в зареве пылающих с новой силой костров, в мощных сержантских криках, — всё уже находится в страшном напряжении, в том самом, какое он чувствовал в себе на протяжении нескольких дней.