Полтора года

Я отстранила ее и пошла из комнаты. Девочки расступились.

Я остановилась у окна в коридоре. Странная такая пустота. Я ни о чем не думала, только все терла и терла ладонь о юбку. Окно кабинета Б. Ф. как раз напротив. Я разглядела за стеклами его силуэт. Очень хорошо. И незачем откладывать. Я двинулась по коридору.

Я уже дошла до конца, когда услышала за собой торопливые шаги. За мной бежала Даша.

— Не ходите, — сказала она, чуть задыхаясь. — Вот честное слово, не ходите. Мы никто не скажем. А Майка пусть только пикнет.

Она догадалась, к кому я иду. И чем это может кончиться для меня, тоже догадалась.

Хотя я рассказываю Б. Ф. далеко не все, о чем по нашим правилам ему полагалось бы знать, — со многим я предпочитаю справляться сама, — но то, что произошло сегодня, он знать должен. Речь идет не о них — обо мне.

Даша смотрела на меня жалостливыми глазами.

Вот так, наверно, она смотрела на бедолагу Тихона, когда тот совершал что-нибудь во вред себе. Я наклонилась к ней и сказала шепотом:

— Тихон с того света спихан.

Она сначала не поняла, потом улыбнулась. И эта ее улыбка, добрая, растерянная, была со мной, покуда я пересекала наш большой, уже темнеющий двор и не оказалась перед дверью директорского кабинета.

Б. Ф. был в прекрасном расположении духа. Он поливал гвоздики, которые пышно цвели у него в цветочных горшках. Он пересадил их сюда из грунта. Видимо, это был эксперимент.

— Обратите внимание, — сказал он, оглянувшись на меня. — Вот эти, махровые. На воле они капризничают, а тут, взаперти, будто снова на свет родились. Совсем как наши девчонки, а?

Это он острил.

Я молча ждала, пока он перестанет возиться с цветами. Он не сразу заметил мое молчание. Потом еще раз оглянулся на меня и сказал скучным голосом:

— Ну что там у вас?

И показал мне на стул. Я не села. Стоя, я рассказала ему то, что должна была рассказать.

Я не ожидала, что рассказ мой будет таким коротким. Я уложилась в полминуты.

Все остальное шло в том же темпе и не займет и десяти строк.

Я кончила. В дверь постучали. Бухгалтер. Он положил на стол папку с бумагами. Б. Ф. развязал тесемки. Поднял на меня глаза.

— Ваш рабочий день еще не кончился?

— Еще не кончился.

— Так в чем же дело?

Я повернулась и пошла.

Он не сказал мне ничего. И в самом деле, к чему разговоры. Единственное, что он, по-моему, может сделать, — уволить меня. А единственное, что должна была сделать я, я уже сделала: пришла и сказала.

Но когда я шла обратно, я уже думала иначе… Нет, об этой женщине, которая брела в темноте по широкому, как площадь, двору, мне не хочется говорить «я». Она!

Она шла и думала: ну зачем, зачем она не послушалась своей воспитанницы, мудрой Даши Антипиной?! Никто ничего не узнал бы. И о девочке, которой она отвесила оплеуху, она думала тоже иначе — не с болью и сожалением, а зло и неприязненно. Это из-за нее теперь придется покинуть этот дом. А с неба на нее падал холодный дождь.

Вот такой коктейль из дождевых капель, самобичевания и жалости к себе. С этим она и подошла к дверям, классной комнаты. Там стояла тишина.

…Там стояла такая тишина, что я подумала: там никого нет. Только что я этого хотела — чтобы никого. А сейчас стало ужасно тоскливо. Я толкнула дверь.

Девочки сидели на своих местах. Столы чистые — ни книжек, ни тетрадей. То ли они уже приготовили уроки, то ли и не брались за них.

Я обвела, их глазами и сказала ровным голосом:

— Ужин через пятнадцать минут. Поторопитесь.

Еще секунду они смотрели на меня. Потом тихо поднялись и по одной, не толкаясь, вышли из комнаты.

Я осталась одна. Вот теперь бы сесть и подумать. Но о чем?! О чем думать, когда и так все ясно.

Кто-то поскребся в дверь. Меньше всего я хотела бы сейчас видеть Майку. Это была Майка.

— В чем дело? — спросила я.

Она вжала голову в плечи.

— Я… это… я довела вас. Простите меня.

— Ты еще скажи: я больше не буду.

— Я больше не буду, — повторила она, не уловив в моем голосе и капли иронии.

— А теперь иди и скажи девочкам, что они напрасно послали тебя.

— А никто не посылал, — встрепенулась Майка. — Они бить меня хотели, а Лидка говорит: а ну ее, а то Ирэн еще хуже будет.

Лида?! Это меня удивило. О Лиде я тут ничего не писала. А теперь уже и не напишу.

— Они никто не разговаривают со мной. А сюда я пошла, они и не знают.

Может быть, за все время, что она здесь, это было первое искреннее душевное движение? Первое сознательное действие — не из страха, расчета или подхалимства?..

Мне не хотелось разговаривать с ней, но я все-таки сказала:

— А тебе не приходит в голову, что я тоже должна просить у тебя прощения?

— Это как? — не поняла Майка.

— Я ударила тебя.

— Подумаешь, — живо откликнулась Майка. — А мне вовсе и не больно было. Как кошка лапкой.

Вот так. Майка есть Майка.

Она робко взглянула на меня.

— А правда, вас выгонят теперь? Дашка сказала.

— Иди, Майка, а то останешься без ужина.

— Подумаешь, — печально сказала Майка.

Так окончилось наше объяснение. Так окончился этот день. Ладонь еще горит.