Полтора года

Девочки были уже в постелях. Все мгновенно повернулись ко мне. В глазах ожидание. Я объявила им, о чем будет сегодня разговор. И тут же из дальнего угла: «Гос-поди!» Девочки шевельнулись было в сторону Венеры. Но я не оставила им и секунды — тут же начала рассказывать. Однако она добилась своего: я внутренне споткнулась и, только сделав над собой усилие, могла продолжать так ровно и спокойно, что встревожившаяся было Даша и та обманулась. Один-ноль в мою пользу.

А если серьезно, так меня никогда не оставляет беспокойство. Мне показалось было, что Венера смягчилась. Но я не позволила себе обрадоваться, и правильно сделала. Ведь главного-то я так и не уразумела: где, когда, в чем я допустила с ней ошибку? Не на пустом же месте родилась эта неприязнь ко мне, которая нет-нет да и прорвется… Иногда мне приходит в голову: а если на пустом?! Ведь может же быть беспричинное неприятие, отталкивание, чуть ли не на биологическом уровне. Но если так, думаю я, с этим уже ничего не поделаешь, и нечего шебаршиться… Прекрасное, вдобавок почти научное объяснение, освобождающее меня от необходимости думать, искать, мучиться.

Но возвращаюсь к Люде.

Это было вчера.

Девочки делали уроки. Моя помощь не требовалась. Я подошла к окну. В ворота въезжал Серый, таща за собой телегу, груженную какими-то ящиками. Я взглянула на Люду, она сидела, низко опустив голову, и что-то вычерчивала. Может, лошадиную морду?

Я открыла ящик стола, нащупала там пачку сахара (для наших общих с Е. Д. чаепитий). Подозвала к себе Люду, показала на Серого и сунула ей в руку несколько кусков сахара. В первый раз я увидела ее ожившее лицо. А может, мне почудилось? Я не успела всмотреться — она тут же рванулась к дверям.

Вскоре я увидела ее во дворе под осенним дождичком. Покуда разгружали телегу, она не отходила от лошади, совала ей сахар, гладила по морде, похлопывала по крупу. Потом подошел возчик. Они серьезно о чем-то разговаривали. Мне очень хотелось разглядеть Людино лицо, но дождь усилился и теперь был, как густая марля. Потом телегу разгрузили, возчик боком вскочил на нее, натянул вожжи. Ворота раскрылись. Люда еще немного постояла и медленно побрела по двору.

Неплохо бы закончить это описание таким пассажем. Девочка вернулась растроганная, умиленная, со слезами на глазах бросилась на шею своей чуткой воспитательнице. И отныне между ними воцарились мир и полное взаимопонимание. Но такие сюжеты не для нашего заведения.

Люда вернулась угрюмая, промокшая, не глядя на меня, пошла на свое место. И когда я ей сказала, что надо переодеться, только дернула плечом.

На днях произошло одно событие, из-за которого, может быть, несколько преждевременно, я позволила себе по-настоящему, во всю душу обрадоваться.

Было утро. Те последние минуты, когда времени уже в обрез, и тот, кто не успел вовремя застелить постель, умыться, причесаться, должен проделать это в самом бешеном темпе, чтобы командир не записал ему нарушения.

Тася, девочка, о которой я до сих пор даже не обмолвилась, как всегда, пропустив всех, умывалась последняя. Она только было успела примоститься к умывальнику, когда на нее налетела Тамара. Ни слова не говоря, она оттолкнула Тасю. И девочка, которая и не подумала бы сопротивляться, поспешно отодвинулась в сторону, но так неловко, что упала. И вот тут, как бог из машины, возникла Люда. Она рывком подняла Тасю. А Тамаре отвесила такую затрещину, что та еле устояла.

Все это я узнала позже. А когда я вошла в умывалку, чтобы поторопить замешкавшихся, я только увидела до крайности перепуганную, вжавшуюся в угол Тасю, опешившую от неожиданного наскока Тамару и, никогда мной доселе не виденное, лицо Люды. Живое человеческое лицо, полное огня и ярости.

Времени разбираться не было. Я велела всем троим привести себя в порядок и отправляться в коридор. Группа уже строилась.

Весь этот день — странное смешанное чувство недоумения и надежды. Что стояло за этим неожиданным взрывом, казалось бы, безразличной ко всем и ко всему девушки? Внезапная ярость, которую человек не может одолеть и которая уходит так же внезапно, как и налетает? А может быть, другое? Сострадание к слабому, ненависть к насилию, к наглости, к беспардонному хамству? Может быть, это заставило казавшуюся бесстрастной Люду, не размышляя, кинуться на девчонку, связываться с которой небезопасно: ведь когда Тамара не дает сдачи, это вовсе не означает, что она смирилась.

Я думала об этом весь день. Так ни к чему и не пришла.

Что же сказать о Тасе, самой безропотной, самой тихой, самой безотказной из всех моих тридцати? С ней я боялась только одного: как бы ее не подчинила, не стала ею помыкать какая-нибудь из моих ретивых, как это случилось поначалу с Алей.