Полтора года

— Слава богу, оклемалась. Я весь день места себе не находила… Слушай, а Венера-то твоя, а? Никогда не знаешь, что они могут выкинуть! — Она оглянулась, понизила голос: — Меня возмутил Б. Ф. Представь, я спрашиваю: «Ну как вам вечер?» И что же он! «В общем, неплохо». Неплохо! И-зу-ми-тель-но.

Я думаю, эти две аттестации означают примерно одно и то же.

Потом ко мне подошел Б. Ф. Сказал, что звонил муж, беспокоится. Новое «почти счастье». Ах, если бы еще Лара. Если бы Лара…

Я пошла домой одна, увильнув от Е. Д., которая явно собиралась составить мне компанию. Воздух был еще не зимний, но уже не осенний. Пахло первым слабым морозцем, палой листвой и почему-то — яблоками. Я дышала во всю грудь. И радовалась — Дима! И вспомнила вот что.

Я прилетела к нему на Север. На несколько часов. Истратив на дорогу все сбереженные на шубу деньги. Он говорил: «Ты ненормальная, неправдоподобная женщина. Я не знаю второй такой». И ему нравилось, что я в единственном экземпляре.

Потом он сказал: «Когда ваш самолет подлетал, я заметил, что он оставляет в небе странный инверсионный след. Ты догадываешься, какой?» Я приготовилась слушать: он никогда не упускал случая пополнить мой убогий технический багаж. «Он имел форму распластанной шубы. Она таяла, таяла, пока не растворилась в воздухе».

Я радостно хохотала, а у него было такое нежное счастливое лицо.

Я, конечно, понимала, что это было по меньшей мере легкомысленно, вот так взять и сорваться, между двумя экзаменами, и ринуться к нему. А он, такой разумный, за все это время ни разу не напомнил мне об этих пущенных на ветер (буквально на ветер!) деньгах.

Ну разве такое может пройти и исчезнуть, как будто его не было! Нет, все будет хорошо.

Я открыла дверь. В квартире было темно. Он спал. Я тихонько прошла в комнату. На столике у телефона листок со множеством номеров: поликлиники, неотложки, «Скорой», бюро несчастных случаев, и наконец — Б. Ф. Все будет хорошо, еще раз подумала я.

Хотела еще написать о Венере. Нет, не сейчас. Сейчас — спать.

О Венере.

Думаю, что еще за секунду до того, как она поднялась со своего места, выбралась из тесного ряда и вскочила на пустую сцену, она и сама не знала, что поступит так. Но каков же должен быть импульс, чтобы вызвать отклик такой силы?.. Это я узнаю, только если ей самой захочется рассказать мне. Если я заслужу ее доверие такой высокой степени.

Это была страстная исповедь. Покаяние перед всеми как на открытой площади. Ей нужно было очищение, отпущение грехов. Перед нами была открытая страдающая душа. Мне кажется, так это восприняли все, начиная с Б. Ф. и кончая самой душевно неразвитой нашей воспитанницей. Я еще не слышала в этом зале такой полной, такой глубокой тишины.

Сама я стояла у края сцены (я не заметила, как подошла сюда). Венера увидела меня. Внезапно, смолкла. Потом спрыгнула со сцены и побежала. За ней бросилась Оля Немирова.

На сцену поднялся Б. Ф. Зал сдержанно шумел. Б. Ф. не торопил, не успокаивал девочек. Он начал говорить, лишь когда они смолкли сами.

Вот, Валера, сама удивляюсь, сама не пойму, что такое сделалось? Тетрадь вытащила, в самый край отодвинулась — тебе побольше места оставить. А тебя-то и нет!!! Раньше с того места, какое тебе оставляю, на меня будто теплом повевает. А теперь пусто там, даже холодком тянет. Раньше, знаешь, как? Вот страничку допишу, а не сразу переворачиваю — чтобы ты успел дочитать. А теперь пишу ничего не дожидаюсь — никого рядом нет!.. Ну ладно, все равно писать буду. Привыкла, наверно.

С того вечера, когда я на сцену, как чумовая, выскочила, я вроде какая-то другая стала. Вот будто все во мне перемешали, а обратно сложить забыли. Вокруг смотрю, и тоже будто другое. Хотя те же девчонки, и те же воспитатели, и мастера, и моторы жужжат, как прежде.

Я, когда со сцены спрыгнула, бежать бросилась. Хорошо, у нас спальни не запирают. Я под одеяло забралась, с головой укрылась, так, одетая, до утра и проспала.

Утром проснулась, а вставать — ну нипочем не хочу, так бы и пролежала весь день. А почему? Девчонки сейчас приставать начнут, пересмеиваться: во учудила Венерка, сама все про себя выложила, никто не просил, не упрашивал, дебилка, что ли? А то еще Сенса встретится, эта подхваливать начнет, тошно станет. Или вдруг директор Борис Федорович к себе вызовет: все ли выложила, не оставила ли чего в заначке? Только про Ирэн знала: ничего не скажет, ничего не спросит. Хотя до нее больше всех касается.

И вот ведь ни одна не подошла, не спросила, не пристала! Хотя нет, Инка-принцесса. Мы с ней в столовой убирались. Она тряпку выжимает и вдруг говорит: «Венера, ты знай, я тебя уважаю». Потом, мы уже кончили, пошли руки мыть: «Я бы так не смогла». И все. И весь разговор.