Полтора года

Да, еще Томка. Эта вот чего. Ей мать открытку прислала, тюльпаны с розами, лента голубая «С днем рождения!». А та сторона, где писать, чистая. Мать просила, чтобы она бабушку поздравила. Вот эту открытку мне преподносит. «Привет, — говорю, — я в марте родилась. Бабке пошли». — «Перебьется, — говорит, — грымза старая. Это тебе, Венерочка». И в честь чего дарит? Ей скоро уезжать отсюда, так что бы не настучала про письмо. Я этой открыточкой по морде ее смазала и за ворот ей пихнула. Сама стукачка, думает, и другие такие. Я пошла. Бежит догоняет. «У меня еще ручка-шарик есть. Для тебя берегла. Сейчас принесу». — «Неси, неси, — говорю. — При тебе же в форточку швырну». Отлипла. Я б такую в помойке вываляла и сушиться бы не повесила.

На другой день — такое, я и не думала и не мечтала!

Мы в коридоре построились. Ольга уже команду подает, смотрим, Ирэн идет, рукой машет, подождите, мол. Она в город собралась книги для училища получать, и нужно кого-то с собой взять. Всех оглядела, на меня смотрит.

— Ты как, — говорит, — не против помочь мне?

Я стою как приклеилась. Девчонки меня из ряда выталкивают, кричат:

— Не против она, не против!

Вот выходим мы с ней на улицу. Я как ошалелая. Нет, вообще-то я не первый раз в городе: на субботник нас выводили два раза, улицу убирать и в овощехранилище картошку-моркошку сортировать. В колхоз ездили, тоже до вокзала пешком шли. Ну как шли! Не как люди, а по мостовой. Прохожие даже останавливались, смотрели, ну не как на нормальных девчонок, а жалели. Один раз идем, бабка старая остановилась, головой качает, будто нас на кладбище хоронить ведут. Потом в сумке порылась, достала чего-то, мне в руку сует. «На, деточка, на, милая, поешь хоть пирожка». Я хотела в нее пирожком этим запустить. А она на бабушку мою похожая. Так весь пирожок в руке и искрошила.

А тут мы с Ирэн идем по тротуару, все на нас ноль внимания, красота! Солнце светит, деревья шумят. А мне кажется, и солнце тут не то, что в нашу спецуху светит, и деревья другие, и цветы. Хотя, правду сказать, куда этой клумбе чахоточной до наших цветов.

Доходим до какого-то дома, Ирэн говорит:

— Ты тут постой, пожалуйста, а я пойду выясню.

Надо же! Стою одна на улице, вывески читаю, на прохожих любуюсь. Дядька подходит.

— Не подскажете, девушка, где тут универсам?

Подсказала, как порядочная, он как раз напротив.

Потом Ирэн выходит. Книги нам еще не подобрали, велят зайти попозже, они позвонят.

— Как ты смотришь, — Ирэн говорит, — на то, чтобы зайти ко мне? Посидим, чаю попьем.

— Ладно, — говорю, — попьем.

И так чудно́ мне и весело, а внутри будто что-то смеется.

Подошли к ее дому. Домик так себе, панельный. И лифта нет. На пятый этаж пехом. И квартирка не так чтобы очень. С вашей, например, Валерка, не равнять: ни хрусталика. Одни книжки. Даже в передней полки повешены.

Она ключ повернуть не успела, дверь сама отворяется. А это муж ее. Она думала, он в командировку уехал. А он вот он.

— Прекрасно, — Ирэн говорит, — сейчас будем чай пить.

А я вижу, что вовсе не прекрасно. Не то чтобы она расстроилась, а вот такое лицо — что лучше бы мы пришли, а его нет.

Пошли в комнату. Он меня вперед пропустил. Культурненько. Я вошла, а они вдвоем в дверях остановились, стоят рядышком — парочка! Он вот какой: повыше тебя, волосы темные, глаза серьезные. Вот Янковскому Олегу, артисту, усики приделать. Вот такой.

Она пошла в кухню чай готовить. У них квартира — комната да кухня, тесненько. Мы с ним вдвоем остались. Он так в дверях и стоит. Брови сдвинул, как одна бровь стала, глаза сощуренные. Может, смешно ему на меня? Я чучело чучелом, волосы хоть и отросли, а все торчком. А платье! Я в каком была, в том и потопала, так обрадовалась… А может, вовсе не смешно, а думает: вот какую в дом пустили, еще сопрет чего?

Тогда говорю:

— Зря вы на меня так смотрите…

Он договорить не дал.

— Ошибаетесь. Не смотрю.

Достал со шкафа чемодан, давай швырять туда вещи: полотенце, рубашку, брюки спортивные… Когда она вошла, он уже все пошвырял, замки застегивает.

Она спрашивает:

— А как же чай?

— Извини, — говорит, — некогда.

Взял чемодан и пошел. Она за ним. Я сижу думаю: вот какой муж.

Потом она меня в кухню позвала. Стала доставать из холодильника чего там было. А там и не было ничего. Масла на донышке, колбасы один хвостик, сыра кусочек…

— Ты извини, — говорит, — мне казалось, еще есть какие-то запасы. Понимаешь, все некогда.

И так мне понравилось, что она застеснялась.

— Ну и правильно, — говорю. — Охота была на жратву время тратить.

Попили чай, в комнату пошли. В комнате, хоть и ничего такого, ну ковра там, стенки, а так хорошо, просторно. Окно настежь, ветер такой чистый, прохладный. Сели мы с ней на диван, ноги поджали, она нас обеих одеялом клетчатым накрыла. Я сижу думаю: хоть бы они до вечера книг не подобрали.

А она говорит:

— Хочешь, я тебе стихи почитаю?

— Давайте, — говорю.

А сама думаю: вот бы она из тех, что я от Валерки знаю. А лучше бы всего вот какое: ты мне его два раза читал, раз в парке, а раз, когда от Петуха топали. И она — надо же! — то и читает.