Полтора года

А вчера вот что. Вчера нам кино показывали. В кино каждая группа на свой ряд садится, а там — кто с кем хочет. А я всегда на один и тот же стул. Все знают, никто не займет. Тут смотрю — Томка расселась. «А ну, — говорю, — вали отсюда!» Она заюлила-заерзала. «Конечно, конечно, Венерочка, это я так, нечаянно». Был бы хвост, завиляла бы. Это Ирэн, умная, думает, перекрутит ее на свой лад, как бы еще хуже не сделалась. Да что про нее рассказывать, не отплюешься потом.

Кино чего-то долго не начиналось. Девчонки рады — хоть потреплются. А мне и сидеть тут неохота, и кино ихнее смотреть неохота. И ничего неохота. А тут еще Томка.

— Ты не возражаешь, что я рядом с тобой?

Плевать я на нее хотела, возражать еще! Тогда она говорит:

— Ты не сердись, Венерка, но я на тебя прямо-таки удивляюсь. Как это ты Ирэне спустила! Она тебя при всей группе обозвала, а ты молчишь, ушами хлопаешь. Да ей за такое передние зубы вышибить и то мало.

А тебе, думаю, что вышибить, чтобы в чужие дела не мешалась? Ну она так тарахтела, слова не воткнешь.

— Ты, Венерочка, тут у нас изо всех. Учишься — одни пятерки. План даешь — никому не угнаться. А через кого мы по физкультуре с последнего места выползли! У другой воспитки ты бы уже давно командиром была. А для нее ты кто? Нет, ты посмотри, ведь даже меня другой раз Томочкой назовет, а тебе хоть раз Венерочка сказала?

Не то чтобы я ее слушала, а все ж подумала: вот ведь Томка, и та поняла.

Кино все не начиналось. Тамарка все жужжала и жужжала:

— А хочешь знать, Венера, мы с тобой парочка. Нет, не подумай, я себя с тобой не равняю, мне до тебя пахать и пахать. А все ж посмотри, она же и со мной так. Про двойки я уже и не говорю, съела она меня за эти двойки. А разве я виновата?..

— Интересно, — говорю, — а кто, по-твоему, виноват! Ты что, дурее Таськи?

Она и кончить не дала:

— Вот, Венерочка, вот! Если бы она со мной так разговаривала — ну вот как ты, я бы давно вся как есть переменилась! А она! Вы никто не знаете, а она заведет меня в бытовку, и давай, и давай… Я даже плачу от нее, только вы никто не видите.

Ну это я не знаю, как у них там, в бытовке. Но вот же мне она сказала, что я дура. Может, и Томку доводит?

А Томка несет и несет. Это она тут, из-за Ирэн, такая стала, а дома ее все уважали, и учителя, и все. Соседи даже без нее на субботник во двор не выйдут. А мать у нее вовсе как царица, все она, Томка, — и стирать, и в магазин, и все…

Ну это она не на дуру напала. Таких в пионерский лагерь под оркестр отправляют, а не сюда спроваживают. Она бы так и не заткнулась, так свет погас, кино началось.

Про кино ты у меня не спрашивай, все мимо пролетело. Я и так расстроенная была, а тут еще Томка добавила. Ведь хоть и подлая, а правду сболтнула. Ирэн от меня только польза. Вот начнут за месяц отметки подсчитывать, сколько там моих пятерок-четверок! Это ей в плюсик, так? А недавно Борис Федорович, директор, на собрании говорил, какую прибыль дает производство, и какой процент идет училищу, и что за этот процент сделали: клуб отремонтировали, крышу шифером покрыли, еще два телевизора купили. А потом стал называть, кто хорошо работает, так я на втором месте была… Что, плохо ей, что я у нее в группе? За это низкой называть? Я все вспомнила, от этого еще больше расстроилась, даже голова заболела.

Кино кончилось. Вышли. Томка все ко мне лепится. Потом за рукав дернула.

— Слушай, говорит, неужели мы ей все забудем? Давай письмо ей напишем.

— Какое еще письмо?

— А такое, чтобы она три раза перевернулась.

— Тебе надо, — говорю, — ты и пиши.

— Так я уже написала, только не знаю, как подсунуть.

И толкает мне в руку письмо. Я в рукав спрятала, только потом, в спальне уже, прочитала. Ну не все — первые строчки, дальше не стала. Мне и раньше такое слушать было неохота. Вот помнишь, Райка иногда загнет, ты даже языком прищелкнешь. «Ну Раиса, настоящий виртуоз. — А на меня удивлялся: — И откуда в этой обители такая цирлих-манирлих».

Если б она на денек раньше с этим письмом подступилась, турнула бы я ее, сама перевернулась бы. А теперь подумала: «А чего мне ее жалеть, Ирэн эту прекрасную? Она меня пожалела?» Взяла да в тот же вечер ей в сумку сунула. Она не заметила. Никто не заметил.

Так она письмо в сумке и унесла.

За это время, Валера, такое могло случиться, что мы с тобой уже в жизни больше не встретились бы!

Вот сижу, пишу, в окно посмотрела. Ветер березку качает, ветка по стеклу стучит, как в дом просится. Вот так же стучала бы, а я бы не слышала. Меня бы уже не было, Валера!!!

Опишу по порядку. С той минутки, когда я ей письмо в сумку сунула. Так исхитрилась, Томка, и та не углядела, хоть весь вечер за мной глазами водила. Утром встали, кровати заправили, в умывалку пошли. А там — здрассте! — Сенса. Эта зачем пришлепала? «Давайте, давайте, девочки, по-быстрому». Она всегда, надо не надо, и своих и чужих подгоняет.

— Приветик! — говорю.

— А по-человечески не можешь?

— Почему, — говорю, — могу. Чао.

Не понравилось.