Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

Для нормального человека книги там действительно были неправильными.

Например, знаменитый томик Кафки 1966 года издания, который я прочитал в десятом классе и сразу же дал одной знакомой девице, которая вернула его с вложенным листочком бумаги.

На нем ожидаемо четким и аккуратным почерком было выведено лишь одно слово:

БРЕД!

Именно так, с восклицательным знаком.

Но на меня этот бред действовал, как и пьесы Уильямса, Ануя, Сартра, etc, книги в отчимовской библиотеки были почти все театральной направленности, так что, прочитав работы Мейерхольда и Таирова, я сам решил податься в режиссеры.

Хорошо еще, что отчим был человеком мудрым и когда надо жестким, так что его НЕТ прозвучало не только безапелляционно, но и — для меня — доходчиво.

Я понял, что он прав, как он оказывался часто прав и впоследствии.

Когда я писал роман «Ремонт человеков», то одного из героев, Н. А., наделил некоторыми его чертами.

Наверное, в знак признательности за все, что он для меня сделал, и будто предчувствуя, что нам больше не увидеться.

Он успел прочитать роман, купил его в каком–то магазине на Тверской.

По–моему, он ему не понравился, да он и не должен был ему понравиться — роль гомосексуального наставника в жизни мужа героини была пусть и яркой, но довольно мрачной.

Совсем не то, что роль отчима в жизни моей.

Видимо, он посчитал, что я решил свести с ним какие–то счеты, вот только это совершенно не так.

Я вообще никогда не свожу ни с кем счеты, а если и вставляю в романы какие–то факты из своей биографии, то лишь по одной причине:

что знаешь пиши, чего не знаешь — не пиши,

по–моему, именно так сказано в любимой книге моего отчима [8]. Так что, если следовать данной писательской максиме, то о гомосексуалистах я могу писать, а о лесбиянках нет, ну что же, продолжим…

Прежде всего, до сих пор я к ним всем очень нежен.

Хотя бы потому, что не вызываю ни у кого из них желания, ведь одного умудренного взгляда хватает, чтобы правильно определить мою ориентацию.

Ну и, конечно, возраст — он уже не тот, в котором герой Хеллера промямлил некогда гениальную фразу:

НАКОНЕЦ-ТО Я ПОНЯЛ, КЕМ ХОЧУ БЫТЬ, КОГДА ВЫРАСТУ, КОГДА Я ВЫРАСТУ, ТО ХОЧУ БЫТЬ МАЛЕНЬКИМ МАЛЬЧИКОМ![9]

А я уже не хочу, ни маленьким мальчиком, ни подростком, ни юношей.

По многим причинам.

Например, чтобы ко мне не приставали — было и такое.

Повторю — это при всем моем нежном отношении к гей–сословию и к тем многочисленным моим друзьям и приятелям, к нему относящимся.

Пусть они непоследовательны, прагматичны, изменчивы, а часто и истерично непредсказуемы.

Так, несколько лет я приятельствовал с одним странным немцем, живущим в России, настоящим «весси» [10], а не каким–нибудь там лопоухим и конопатым «осси», даже называть его мне хочется именно так:

ВЕССИ.

Весси, Лесси, Осси…

Лесси здесь просто так — для ритма,

на самом деле собакам мой знакомый Весси предпочитал котов. Их у него дома — а жил он с бой–френдом, драматургом и режиссером, было то ли восемь, то ли девять. Весси переводил пьесы бой–френда на немецкий и немецкий же преподавал, а друг называл его не иначе, как grosse lieben — великая любовь…

Или большая?

Наверное, все же великая…

Мы с ним много общались и говорили на всякие замечательные темы. Например — о католицизме, было время, когда я сильно им интересовался и даже подумывал поменять конфессию. Но мне быстро объяснили, что если я стану истинным католиком, то не смогу пользоваться презервативами, а про оральный секс вообще должен буду забыть, так что я решил остаться православным, хотя отношение родной конфессии что к презервативам, что к оральному сексу тоже далеко не позитивно…

А еще мы говорили о ментальности. Восточной/западной/русской. И про книжки всякие разговаривали, например, про Арно Шмидта он мне рассказывал — был такой немецкий Джойс. И про музыку не забывали — Весси был меломаном и получал из Германии просто тонны компакт–дисков. Когда он пребывал в депрессии, то слушал Каллас. Или все — сколько их там? — части вагнеровских «Нибелунгов». А я тоже бывал в ударе, как–то позвонил и начал читать ему Кавафиса:

«Юным телам, не познавшим страсти, умиранья,

— им, взятым смертью врасплох и сомкнувшим очи…»[11]

— Мне надо найти это на немецком! — эмоционально говорил в телефон Весси.

Именно, что говорил. В прошедшем времени.

Просто в один прекрасный день мне позвонил его бой–френд, тот самый театральный человек, помешанный на своей уходящей славе, и закатил скандал. Абсолютно не рафинированный и где–то даже вульгарный. То есть — с матом и воплями. До сих пор не могу понять, что послужило этому причиной, да — наверное — уже и не пойму.

Но с тех пор мой немец пропал.

Будто его никогда и не было.