Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

Но то, что бывший хиппи Тортилла еще совсем недавно делал надгробные памятники, не подлежит никакому сомнению — он сам мне об этом рассказывал в конце прошлого тысячелетия.

18. Про то, как меня лишили девственности и про то, как я лишал девственности

Это меморуинг — классический флэшбэк по отношению к предыдущему.

То есть, хронологически их надо бы поменять местами, но получилось так, что в первоначальном плане тот был указан под семнадцатым номером, а этот — под восемнадцатым, события того проходили, в основном, в августе, а в этом будут происходить в июле, может, в самом конце июня, но все того же лета 1972 года, которое было для меня чем–то вроде калифорнийского summer of love.

Лета любви…

Лета, когда мне исполнилось восемнадцать, но до этого я умудрился и сам лишиться девственности, и уже лишить девственности.

То есть, лета окончательной инициации и пресловутого мужского взросления/становления, что в определенный период жизни кажется самым важным из всего, что может произойти.

Только вот в последующей мужской мифологии сия данность якобы имеет не такую «судьбоносную» цену как в мифологии женской, но именно, что «якобы» — это как с получением диплома о высшем образовании, когда он у тебя есть, то это сразу ставит тебя по другую сторону от тех, у кого его нет.

И точно так же когда ты уже всунул кому–нибудь, то ты совсем другой по сравнению с теми, кто этого еще не сделал.

Вот только у меня это произошло совсем не с той, с которой я бы этого хотел. Наверное, это правильно, потому что если бы я стал мужчиной благодаря той, с которой действительно этого хотел, то мое будущее сложилось бы иначе и не исключено, что я просто не сидел бы сейчас за компьютером и не предавался всем этим меморуингам.

Не разгребал руины и не вытаскивал из–под них заплесневелые фантомы памяти.

И вообще не знал бы, что это такое — писание романов, рассказов, эссе и вообще ТЕКСТОВ.

То есть, просто бы не жил!

А так все сложилось в чем–то очень даже удачно, мне просто необходимо было уже хоть кому–то да всунуть, а тут ко мне пришел в гости один знакомый недоучившийся философ, по совместительству портной по пошиву мужских брюк и большой тусовщик.

Бабушка с дедом были на даче, недоучившийся философ принес с собой сухого вина в большом количестве и после то ли второй, то ли третьей бутылки я собрался с духом и промямлил:

— М–м–м-м…

— У тебя где телефон? — спросил портной по пошиву мужских брюк.

— В коридоре! — честно ответил я.

Телефон действительно был в коридоре, висел на стене, и если разговор намечался долгим, то надо было брать стул, тащить его в коридор и ставить между стеной и дверью в туалет, такая вот смешная была квартира.

— Сейчас придут девчонки! — радостно провозгласил большой тусовщик, возвращаясь в комнату, где я печально смотрел на еще не откупоренные бутылки с дешевым сухим вином.

— Откуда они? — поинтересовался зачем–то я.

— Из «консы»! — сообщили мне в ответ, под «консой» здесь подразумевалась консерватория.

Но вместо девчонок с дачи прибыли бабушка с дедушкой, бутылки быстро были сгружены в сумку и мы отправились ждать милых дам на улицу.

Наверное, это был конец июня — самое начало июля.

Темнело очень поздно, точнее — почти совсем не темнело.

Только может, все опять действительно было не так, и девицы успешно добрались до моего дома, но потом в любом случае появились бабушка с дедушкой, потому что

все произошло на даче, ведь дача есть ни что иное, как то сакральное место, где что–то должно происходить!

ЧТО-ТО ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ, ЧТО МЕНЯЕТ СРАЗУ ЖЕ ВСЮ ТВОЮ ЖИЗНЬ…

Хотя в контексте того, что вот–вот должно будет произойти, данное утверждение выглядит попросту смешным.

Зато девица так не выглядела.

Между прочим, я до сих пор помню, как ее звали, как и положено по «энциклопедии русской жизни» — Татьяной.

Ни лица, ни того, какая у нее была прическа, ни даже груди ее не помню, а вот имя — осталось…

И еще то, что у нее был немыслимо заросший лобок. Просто какие–то непроходимые заросли.

Я продирался сквозь них в маленькой комнатке на чердаке, на древней скрипучей кровати, принадлежавшей некогда — если верить бабушке с дедушкой — еще известному деятелю революции Швернику[14], будущая то ли классическая вокалистка, то ли дирижер народных хоров терпеливо лежала подо мною, пока, наконец, ей это не надоело, она взяла мой член рукой и засунула его себе в ту самую дыру, самостоятельные попытки добраться до которой меня ни к чему не привели.

Я всунул и сразу же кончил.

Ну, почти сразу.

Она улыбнулась и погладила меня по голове.