Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

И как раз сейчас, в баре у Артура, мы обговаривали все детали будущей записи моего рассказа «In The Land Of The Clear Colors», музыка Брайана Ино, читать текст должен Питер, история — моя, Боба Шекли.

В СТРАНЕ ЧИСТЫХ КРАСОК[94]…

Записывать же все это мы будем в студии одного галериста, нарисовать обложку согласился знакомый южноамериканец, то ли мексиканец, то ли парень из Венесуэлы, Леонар Куэльо.

Ино и Синфилд уходят, я дожевываю стейк и смотрю на Артура.

Тот улыбается и машет мне рукой. В глазах у него пляшут чертенята.

Я встаю из–за столика и иду к стойке. Артур смеется и внезапно суёт мне в лицо носовой платок, пропитанный амилнитратом[95]. Моё сердце начинает бешено колотиться, происходит короткое замыкание чувств, и я на мгновение погружаюсь в беспамятство…

Последние выделенные строчки принадлежат непосредственно мистеру Роберту Шекли. Я просто их цитирую[96].

Что же касается беспамятства, то когда я прихожу в себя, то понимаю:

ПОРТАЛ УЖЕ ЗАКРЫТ.

Мы едем на лодке с мотором к небольшому островку. Самое удивительное, что жара, от которой все изнывали еще с утра, внезапно спала: небо затянуло странными, белесыми тучками, сквозь которые еле пробиваются палящие лучи беспощадного августовского солнца.

Такое чувство, будто Шекли это наколдовал.

Лодка подходит к островку, глушится мотор, мы поочередно сходим на берег. Первой по камням прыгает моя дочь, потом идет переводчица Шекли, потом он сам.

Последним тащусь я.

После Ибицы мне все еще не по себе.

Голова кружится и ноги ватные.

Но мне вновь безумно хочется, чтобы этот старый человек прибегнул к своей непонятной магии.

Чтобы опять заработала формула (xY)(yZ) X Z и я смог увидеть то, чего самому мне никогда не увидеть.

Шекли устраивается под деревом, переводчица садится рядышком, хотя она нам не очень и нужна: я понимаю все, о чем он говорит, он понимает меня, а когда открывается портал, то языковой барьер вообще исчезает, как исчезает и сам язык.

Не видения, не галлюцинации.

Если это как–то и можно назвать, то

полуденными песнями тритонов,

хотя на часах уже третий час дня и полдень давно позади.

Шекли засыпает, минут на пять, прямо тут, под деревом.

Потом открывает глаза и закуривает очередную сигарету. Он много курит. Camel. Крепкий Camel, но с фильтром[97].

— Ну что, — спрашивает он меня. — Еще хочешь?

Я хочу.

Безумно хочу вновь погрузиться в темную, бездонную шахту времени.

Потому что где–то там должен быть свет.

А еще я знаю, что вновь смогу пережить то ощущение какого–то безграничного удивления перед жизнью, благодарности за присущее ей чудо, случающееся всегда в тот момент, когда ты этого уже просто не ждешь.

Как в запомнившемся еще с детства рассказа мистера Боба «Особый старательский»

«Моррисон, шатаясь, побрел к ней. «Попросить бы мне флягу», — говорил он себе, мучимый страшной жаждой, ковыляя по песку к чаше. Вот наконец перед ним стоял «Особый старательский» — выше колокольни, больше дома, наполненный водой, что была дороже самой золотоносной породы. Он повернул кран у дна чаши. Вода смочила желтый песок и ручейками побежала вниз по дюне.

«Надо было еще заказать чашку или стакан», — подумал Моррисон, лежа на спине и ловя открытым ртом струю воды.»[98]

— Ну что, мы едем? — спрашивает Шекли.

— Летим! — отвечаю я.

— Падаем! — смеется он.

Портал вновь открывается.

— Хочу увидеть Берроуза! — кричу, чтобы заглушить рев времени.

— Живого? — уточняет Шекли.

— Живого! — еще громче ору я.

— Тогда в Нью — Йорк, — так же громко кричит мистер Роберт, в 1971, а может, и раньше! Вон видишь человека, похожего на труп?

Человек, похожий на труп, стоит у окна и смотрит куда–то вниз.

Я набираю в легкие побольше воздуха и на секунду зажмуриваюсь.

Потом открываю глаза и думаю, о чем мне сейчас лучше всего поговорить с Берроузом.

47. Про острова

Именно Шекли зародил во мне очередную придурошную мечту.

Точнее, нужным образом ее конкретизировал.

Можно даже сказать: — вербализовал: —)).

В его до удивления внятном американском произношении мечта звучала кратко и обрывисто:

NAXOS!