Полуденный бес

На территории этого бывшего имения, уже без всякого плана и проекта, полагаясь только на собственный вкус и ндрав, возвел свои загородные хоромы и господин Чемадуров. В огромном, обнесенном кирпичной стеной с «кремлевскими» зубцами дворе не было ни деревца, ни кустика, ни цветочка… Не то чтобы хозяин не желал озеленения своей новой территории, но только дизайнеры попадались ему по преимуществу дорогие, с японскими придумками. А русская душа Семена Марковича жаждала настоящего старорусского поместья. Вот только не выбрал он еще: восемнадцатого или девятнадцатого века? И пока во дворе валялись без дела громадные валуны и торчали засохшие без полива карликовые туи и кедры в кадках – остатки творческой деятельности с позором изгнанных японских мастеров.

– Ничего! – рокотал кряжистый, с лошадиной головой и глазами рыси Семен Маркович, показывая прибывающим гостям свои владения. – Найдем своих мастеров и садовников! Срубим терема для отдыха, гротов понастроим, чтобы вода родниковая в них журчала и прохладу давала, вишневых садов понасадим! Я лично вишню страсть как люблю! Моя бабка ее мешками сушила и компоты из нее делала, а дед брагу на ней ставил. Потом за этой бражкой сам в погреб так и шастал, так и шастал. А самогон-то какой гнали из той браги – ой, братцы мои! Нектар и амброзия! Я лично этих текил, от которых г… воняет, не терплю! Изжога у меня от них. Эх, найти бы мне старичка, который рецепт вишневого самогона помнит!

– Найдем, Семен Маркович, не сумлевайся! – кричал и вертелся вокруг хозяина его приказчик, сухонький мужичок с бородой клинышком, в старинной поддевке, выкупленной в краеведческом музее. – Сыщем мы тебе мастера-самогонщика! Из-под земли достанем ради тебя!

Среди нескольких десятков мужиков и баб, ожидавших освящения храма в Красном Коне, Петр Иванович заметил Ознобишина с Воробьевым. Ознобишин был сильно возбужден. Накануне Чемадуров обещал помочь с бригадой по расчистке святого источника. Особенно умилило Ознобишина, что Семен Маркович поклялся лично потрудиться в общей бригаде. («Мужик я аль не мужик?!») Правда, немного смущал Ознобишина интерес барина к целебным свойствам родника.

– Первым делом мы эту водичку на анализ! Может, в ней такое обнаружат, что мы через нее озолотимся… «Коньковский Боржом» – а, звучит? Не боись, Васильич! Шуткую я! Нешто мы на святое посягнем!

Воробей, напротив, был озабоченно зол. Ему не терпелось опохмелиться, но Чемадуров строго-настрого наказал не прикасаться к уже расставленным на длинных столах всевозможным водкам и закускам. Не хотел портить благолепия момента.

– Ежели кто раньше времени нажрется, вот мое хозяйское слово: в колхозе ему не жить! А может, и совсем не жить! Скажу своим орлам из охраны, они этого засранца так отделают, так его на тот свет подготовят, что ни одно вскрытие ничего не покажет. В новом храме его – ха-ха! – и отпоем!

Воробьев жался возле Чемадурова, покашливал.

– Маркович, ну будь человеком! – канючил он. – Один стаканчик дозволь! Помру я, где пастуха искать будешь?

– Ты теперь не пастух, Гена! – реготал Маркович. – Ты, едрёныть, ковбой! Хозяин коньковских прерий, бляха муха! Мы тебе из американских штатов такое обмундирование выпишем – Голливуд от зависти сдохнет!

– Всего один стаканчик, Маркович.

Чемадуров смилостивился и приказал мужику в плисовой поддевке нацедить стаканчик. Опохмелившийся Воробей погрустнел еще больше. Он подошел к Чикомасову, вместе с дьяконом готовившемуся к освящению храма. Тут же находился и отец Тихон, с интересом изучая почему-то не строение храма, а почву вокруг него.

– Скажи, Петя, – спросил Воробьев, – за что мне такая жизнь?

– Как за что? – вместо священника откликнулся Тихон Иванович. – За злодейство твое и жизнь тебе такая.

Воробей зыркнул на него:

– Ты говори, старче, да не заговаривайся! Все знают: не убивал я ее!

– Ну а коли не убивал, то чего ж ты маешься, милый человек? Ходи веселый, водку жри и всем хвастайся, какой ты несчастный…

Воробей зло сплюнул себе под ноги.

– Эй, ты чего тут расплевался! – закричал на него дьякон.

Новый храм освящали по малому чину.

– Господь воцарися, в лепоту облечеся! Облечеся Господь в силе и препояшася, ибо утверди Вселенную, яже не подвижится! Готов престол Твой оттоль, от века Ты еси! Воздвигоша реки, Господи, воздвигоша реки гласы своя! Дивны высоты морския, дивен в высоких Господь! – раздавалось из алтаря торжественное пение Чикомасова.

– О чем это он поет? – спросил Воробьев Ознобишина.

– Он водружает в алтаре престол, Геночка, главное место в храме! Воздвижение престола – это такое же чудо, как вздымание в небо морских волн. Это христианская поэзия. Псалом девяносто второй, если не ошибаюсь.

– Глядите! – вдруг раздался женский крик. – Из-под фундамента вода текёт! Щас весь фундамент размоет!