Полуденный бес

«Думай не думай, – размышлял Соколов, покачиваясь в кресле генеральской „Волги“, – а попал ты, капитан, в неприятный оборот. Это же надо, как они все хорошо устроились! Генерал со своими врагами разделается. Палисадова в Москву переводят. На Недошивина начальство особые виды имеет. И даже ты, Соколов, в прибыли остался с мальчишкой. А уж Прасковья! (Соколов представил себе, как обрадуется Прасковья, давно умолявшая взять из приюта ребенка, и даже зажмурился от удовольствия.) И только Лизонька лежит неотомщенная в сырой земле да мать ее в сумасшедшем доме. Генка Воробьев окажется на лесоповале. Несправедливо как-то выходит!»

«Не ищите в этой истории справедливости, – вспомнил он непонятные речи отца Тихона. – Ищите одной правды Божьей! А она в вашем сердце, хоть вы и коммунист. Сейчас ваше сердце вам одну месть подсказывает, но завтра оно совсем другое скажет…»

И ведь как в воду глядел старик юродивый! В самом деле Соколову расхотелось мстить. Да разве он, Соколов, не убивал на фронте? Да, фашистов, но ведь тоже людей, таких же деревенских парней. И разве не был он исполнителем чужой воли? Разница, конечно, большая. Он Родину защищал, а эти? Черт знает, что они защищают! Вот Рябов. Тоже ведь есть у него какое-то о Родине понятие.

Соколов внимательно смотрел на красное лицо Вани Половинкина, сопевшего в казенной кроватке, разбросав ручки и ножки, как неживой лягушонок. С первого взгляда капитан отбросил всякие сомнения: это был сын Лизаветы! А вот кто его отец? Мальчишка был крупный, с упрямым подбородком и сердито поджатыми губами.

– Хороший мальчик, – говорила старая нянечка. – Тихий, спокойный. Серьезный такой! Когда пьет из бутылочки, смотрит на тебя так строго! И не скажешь, что недоношенный…

– Недоношенный? – удивился Соколов.

– Знать, торопился человек на свет божий! Мамаша-то его, стерва, аборт сделать не успела, так после родов от него отказалась. А вы ему, простите, кто будете?

– Я ему буду… человек, – сказал Соколов.

Глава шестая Дуэль в Нескучном саду

Стрелялись мы

Уходя от Дорофеева, Половинкин заглянул на кухню. Чикомасов сидел на том же месте.

– Почему вы не смотрели представление? – спросил Джон.

– Зачем? – равнодушно ответил Петр Иванович. – Я в молодости этого насмотрелся.

– Этого?

– Ну, этого или того… Какая, в сущности, разница? Не хочу говорить высоких слов, Джон, не в том я сейчас состоянии. Но тот, кто однажды почувствовал красоту богослужения, ни на какие иные действа с настоящим чувством смотреть не может. Все кажется каким-то ненужным. Но главное – отовсюду автор лезет. Посмотри, дескать, какой я молодец! В искусстве это называется самовыражением. А мне это уже неинтересно. Хочешь самовыразиться – изволь! Давай с тобой по душам поговорим. Да вот как мы давеча с вами и Сидором разговаривали. Очень интересный был разговор! А представление – зачем? Разве только ради отдыха… Так я уж – хе-хе! – вчера так наотдыхался. Кажется, вы хотели ехать со мной в Малютов? Я отправляюсь завтра.

– Я должен остаться в Москве, – важно сказал Половинкин. – Возможно, навсегда…

– Уж и навсегда?

– Прощайте, Петр Иванович.

– Прощайте, голубчик…

Крекшин и Сорняков стояли возле шлагбаума у въезда в Нескучный сад и короткими затяжками, передавая друг другу, курили косячок.

– Не желаете? – предложил Сорняков Джону.

– Нет, благодарю.

– Напгастно, батенька! Обвогожительная штучка! – подражая голосу Ленина, сказал Сорняков.

– Перестань паясничать! – взорвался Крекшин. – Отдай нам пистолет и уходи.

– Нет уж, фигушки! Какая же дуэль без секундантов… хотя бы одного? Правда, положен еще и доктор, но не Варьку же с собой было брать. Откуда я знаю, что у тебя на уме. Может, ты подло выстрелишь в американца по дороге, а потом объявишь о честном поединке.

– Мы идем или нет? – нетерпеливо напомнил Половинкин.

Сорняков повел их в глубь сада, на поляну, в центре которой стояла каменная ротонда. Развел противников в стороны и отмерил десять шагов.

– Прошу внимания, господа! Согласно правилам дуэли, как секундант я предлагаю вам помириться. И выпить мировую, ибо у вашего покорного слуги после вчерашнего во рту словно кошки нагадили.

– Прекрати! – снова взбесился Крекшин.

– Начинайте, – спокойно произнес Джон. Он знал, что ни при каких обстоятельствах не выстрелит в Крекшина.

– Как хотите. Пистолет один, а патронов – три. Следовательно, выстрелов может быть только два, и стрелять придется по очереди. Тяните жребий.

– Я уступаю свою очередь, – одновременно сказали Джон и Крекшин.

– О, как благородно! – продолжал паясничать Сорняков. – Кстати, забыл сказать. Пистолет учебный. Его явно стырили из школьного кабинета военной подготовки. У него спилен боёк, ха-ха!

– Дай сюда! – мрачно потребовал Крекшин. Он осмотрел пистолет и вернул Сорнякову. – Пистолет боевой.

Они подбросили монету. Выпал «орел», выбранный Джоном. Крекшин и Половинкин встали на позициях. Джон был странно спокоен. Ощутив в руке приятную тяжесть макарова, он поднял руку и выстрелил в воздух. Рука была расслаблена, отдачей слегка вывихнуло кисть.