Полуденный бес

Сорняков достал из кармана четвертинку, свернул ей крышку, обхватил руку Джона вокруг локтя, сделал несколько глотков и передал остаток Половинкину. Джон хотел протестовать, но вздохнул, посмотрел на хмурое августовское небо через бутылочное стекло и в два глотка прикончил чекушку.

– Странно, – удивленно говорила Варя, глядя на часы. – Одиннадцать часов, а в Нескучном – никого. А ведь сегодня воскресенье.

Выходившие из сада четверо молодых людей являли трогательное зрелище. Впереди шли Рожицына и Крекшин. У Крекшина кружилась голова. Он обнимал Варю за шею, она заботливо поддерживала его. На его безнадежном лице было написано: «Брось меня, сестра!» Позади, метрах в шести, тоже обнявшись, весело шагали полупьяные Джон и Сорняков. Совершенно «случайно» у Сорнякова обнаружилась еще одна бутылка водки. Они были бесконечно влюблены друг в друга и во весь голос орали песню “Good buy, America!”. Сорняков ужасно фальшивил по части мелодии, но английское произношение у него оказалось превосходное.

– Подлый народ, – ответил Сорняков. – Нажрутся в субботу, как свиньи, и всё воскресенье дрыхнут, хрюкая в одеяло. Слушай, американец, чего я в тебя такой влюбленный?

– Ты вообще любишь людей, – сказал Джон.

– Я? – изумился Сорняков. – Я их ненавижу! Ты думаешь, зачем я купил макаров? Чтобы, когда станет совсем невмоготу, выйти ночью и замочить какого-нибудь бомжа.

– Почему бомжа? – машинально спросил Джон и тут же вспомнил, как уже попадался на эти штучки с Крекшиным. Но Сорняков, похоже, не шутил.

– Чтобы на душе полегчало. Это такой кайф – безнаказанное убийство! Кто будет искать убийцу какого-то бомжа? Наоборот, скажут: молодец! Очистил жизнь от лишней сволочи.

– Врешь ты всё, Сорняков, – еле слышно вмешался Крекшин. – Ты пистолет купил из-за комплекса неполноценности.

Сорняков озорно посмотрел на Джона:

– Ты слышишь? И этих людей можно любить?

– Слава! – укоризненно воскликнула Варя. – Как ты можешь!

– Может, – подтвердил Сорняков. – Мой лучший друг завидует моей славе. Ну, раз он так, то и мы так. Слышь, Джон, давай отстанем от этой сладкой парочки, я тебе кое-что расскажу.

– Рассказывай при всех, – возразил Крекшин. – Мне все равно.

– Я не буду тебя слушать, – пьяно упрямился Половинкин, когда Сорняков силой удержал его и они отстали от Вари с Крекшиным. Для убедительности он заткнул уши указательными пальцами.

– Этот мудилка картонный по уши втрескался в Рожицыну, – не обращая внимания на протесты Джона, доложил Сорняков. – Из-за этого и убить себя хотел.

– Но зачем? – изумился Половинкин.

– Тебе, американец, нашей психологии не понять. Славка знает, что Варька брюхатая от Сидора. Она его в интимных дружках держит и доверяет все свои бабские секреты. Когда он понял, за что ты Сидору врезал, а понять это было несложно, нашему Ромео стало ужасно стыдно. Вроде как ты за него постарался. И вот вместо того, чтобы спасибо тебе сказать, он тебя на дуэль вызвал. А потом нашему Ленскому опять стыдно стало, и он в себя пульнул. А теперь ему в третий раз стыдно – из-за меня. Такой он у нас стыдливый. Извини, друг, я блевану…

Сорняков отошел в кусты бузины и вернулся посвежевший.

– Но почему он не скажет Варе? – поинтересовался Джон.

– Потому что гордый! Это, понимаешь, в нашем человеке самое гнусное и есть: сатанинская гордыня и постоянный стыд. Ты обращал внимание, как овчарки какают? Какая у них при этом скорбная морда. Вот это и есть русский человек. Гадит при всех и мучается от стыда.

– А ты? – спросил Джон, по-новому глядя на Сорнякова. – Вчера один человек… священник, помнишь? сказал, что ты страдаешь.

– Поп сказал? Ну, это у них профессиональное. Ты можешь себе представить дантиста, который признает, что у его пациента абсолютно здоровые зубы? Или психиатра, который не найдет в тебе ма-а-ленького психического заболевания?

– Вчера Барский рассказал нам сюжет рассказа, который ты сочинил «под Достоевского».

– Терпеть не могу Федора Михайловича! Гнусный, патологический тип!

– Ты слишком много ругаешься. Ты не такой, каким стараешься казаться.

– А ты такой? – Сорняков схватил Джона за грудки и притянул к себе, противно дыша в его лицо блевотным перегаром. – А они (он показал на Варю и Славу) такие? А Барский? Палисадов? Перуанская? Все хотят казаться лучше, чем они есть. А я не хочу, слышишь! Я не хочу, живя на помойке, бриться и надевать смокинг. Вот ты… Скажи честно: когда ты увидел Варьку, мокрую и почти голую, в черных трусах, ты о чем думал? Как хорошо бы, чтобы нас с Крекшиным не было или чтобы ты на месте Крекшина оказался? А еще лучше – затащить ее, голубушку, в кусты и поставить в третью позицию. Ты этого хотел, а Сидор это делал. И делал когда хотел. Какое же принципиальное различие между вами?

– Ерунда… – пробормотал Половинкин.

– Ерунда? А когда ты у Варьки в комнате в трусах сидел, зачем ты свою елду рукой прикрывал?

– Ты подсматривал? – поразился Джон.

– Ну я писатель, мне как бы положено…

Половинкин сжал кулаки и пошел на Сорнякова.