Полудевы

– Мы устроим что-нибудь, – продолжала Мод, – какой-нибудь большой вечер. Здесь это удобно. Наш холл очень вместителен, почти как салоны в «Континентале». Положись на меня, я подумаю. У тебя еще в монастыре был хорошенький голосок; теперь он, вероятно, совсем установился.

– Да, – отвечала Этьеннет, – довольно приятный… Если хочешь, могу продемонстрировать. Нет ли у тебя какого-нибудь старого романса?

Рояль стоял тут же. Девушки вместе начали перебирать ноты.

– Вот! – проговорила Этьеннет, – это новый, но я пою его.

Это был романс Сесиль Шаминад «Золотая цепь».

– Ты можешь аккомпанировать мне?

– Да, – ответила Мод.

Она села за рояль и предварительно взяла несколько аккордов, а Этьеннет, опершись рукой о рояль и склонившись над нотами, запела:

«Le cher anneau d’argent que vous m’avez donne
Garde en son cercle etroit vots promesses encloses…»

Голос ее был не сильный, но необыкновенно чистый, и звенел, как хрусталь, по которому водят смычком; артистический вкус управлял этим голосом и умел выставить его с выгодной стороны, что доказывало солидное музыкальное образование и большую опытность певицы.

Когда она окончила второй куплет, за молодыми девушками раздались аплодисменты; сильный женский голос воскликнул с итальянским акцентом:

– Brava! Brava! Отлично! Великолепно!

– Ах, мадам Учелли, – сказала Мод.

Лицо вошедшей полной итальянки с черными глазами плохо гармонировало с окрашенными в белокурый цвет рыжими волосами. Мадам Учелли обняла мадемуазель Рувр и крепко поцеловала ее в шею. Новая гостья была не одна: ее сопровождала молодая девушка или дама, худощавая брюнетка, довольно некрасивая.

– Мадемуазель Сесиль Амбр, приятельница герцогини и моя… не правда ли? – прибавила она, дружески потрепав по щеке молодую девушку. – Она приехала ненадолго в Париж, ко мне. Я позволила себе привезти ее к вам. Она прелестно поет песни fin de siècle. Ее так любит герцогиня и ее свита, живущая теперь в Спецции.

Мод протянула девушке руку:

– Очень рада, мадемуазель.

– А вы, красавица моя, – продолжала мадам Учелли, – открыли настоящую артистку… Да, – обратилась она к Этьеннет, прятавшей лицо в перья своей муфты, – у вас чистейший сопрано, голос наших итальянских кастратов в старые времена. Е quanto è carina! И как мила! Не правда ли, Сесиль? Совсем angiolo из Сиенны.

Мадемуазель Амбр ответила просто:

– Да, madame. Очень хороша и прекрасно поет.

Мод познакомила их.

– Мадемуазель Этьеннет Дюруа, – моя пансионская подруга.

– Вы на сцене, мадемуазель?

– Нет еще, мадам.

– Мы выдвинем ее, не так ли? – спросила Мод. – Она замечательно аккомпанирует себе на гитаре.

– О! саrа! На гитаре? Я так люблю этот инструмент. Надо скорее устроить концерт, большой концерт. Я буду петь… и вы также Сесиль. Когда мы устроим концерт, Мод?

– Мы только что об этом говорили, – улыбаясь, отвечала Мод. – В марте или апреле. И мы в первый раз откроем большой холл, знаете? Тот, подвижной холл…

– Конечно, знаю. Восхитительный холл, Сесиль, чуть не половина Scala по величине… Он поднимается посредством подземной машины. Это огромное помещение, великолепное, посмотрите, Сесиль. Е come ê ben accommodato!.. Gosto ingiese…

И они принялись говорить по-итальянски; мадам Учелли с видом знатока указывала своей спутнице на прекрасное убранство дома, а Мод тем временем говорила вполголоса с Этьеннет:

– Я ненавижу ее, она просто отвратительна мне из-за Жюльена, который вынужден был наконец послать подальше ее от себя. Да, милая моя, это такой темперамент, сильный, мужской – ее душа имеет два пола, я ненавижу ее… она подкупает наших слуг, чтобы шпионить за мной; несколько раз я заставала ее с Бетти или Жозефом, с которыми она шушукалась. Но пусть ее, если она, в самом деле, может петь на вечере, это непременно привлечет публику. Ты понравилась ей потому, что ты хорошенькая… Только не сходись с ней близко: вы скоро поссоритесь.

– Ты прелесть! – воскликнула Этьеннет. – Благодарю тебя от души. Я ухожу совершенно счастливая. Как жаль, что я ничем не могу услужить тебе!

Гости ощупывали в это время шелковую материю на занавесках.

– Приходи почаще – сказала Мод – это самое приятное, что ты можешь мне сделать. У меня ведь никого нет, с кем бы я могла поговорить по душе, а иногда бывает так гадко, так тяжело. А может быть, – прибавила она, подумав, – и я попрошу у тебя… услугу. Скажи, не можешь ли ты иногда принять меня у себя… у твоей матери… дать иногда в мое распоряжение… хм… одну комнату?

– Да всю квартиру, если желаешь, милая моя. С тех пор как мама не встает по болезни со своего кресла, – у нее, знаешь, ревматизм сердца, – я полная хозяйка, весь дом на мне.

– Видишь, – продолжала Мод, стараясь пересилить волнение и говорить твердо, – мне в свою очередь придется принять там одного… знакомого тебе человека.

– Жюльена?

– Тебе это неприятно? Компрометирует тебя?