Полукровка

– Брось, старина. Это не предательство, – вполне доброжелательно отозвался оборотень. – И ты сам это поймешь, если захочешь. Нужно было свести вас, меня попросили помочь. Я помог. Представь, что тебе шесть лет и тебе не хочется идти в школу. А я беру и отвожу тебя туда, пусть даже против твоего желания. Разве это предательство?

– Я думал, ты мне друг.

– Дружбы не бывает. Бывает только дружеское расположение. Хорошее отношение и доверие – не одно и то же. Понимаешь, о чем я? А доверять нельзя никому. Это я тебе как друг говорю.

– Сука! – бессильно выругался Володя.

– Кобель, – улыбнулся Тинек. – Можешь проверить. Ладно, пошли. Тебя там ждут.

– Чтобы запереть в подвале и заморить голодом? – не удержался Володя. – Или станете меня пытать, пока я не перейду на вашу сторону?

– Сомневаюсь, что подобные методы входят в планы твоей матери.

– Моей кого?! – Володя чуть не поперхнулся.

Тинек смотрел на него с ядовитой ухмылкой:

– Иди-иди, сколько можно на месте топтаться?

Глава 9

Пространство внутри особняка поражало необъятностью, интерьер – нарочитой изысканностью. Создавалось впечатление, что Володя попал в жилище дворянина восемнадцатого века. И не просто в жилище, а во владения человека, страдающего легкой формой гигантомании.

Высокие потолки и немыслимые габариты комнат, которые Володя помнил по месту своего временного заточения, были здесь обычным делом. Только в отличие от его темницы в прочих помещениях стояла мебель. Массивная, тяжелая, сверкающая полировкой, украшенная инкрустацией и резными вензелями. Такие же вензеля имелись на шелковых обоях и лепниной украшали потолки, с которых свешивались массивные, сверкающие хрусталями люстры. А окна закрывали тяжелые, плотные шторы.

Володя с любопытством вертел головой и размышлял, зачем все это нужно дома простому человеку. Или пусть даже не простому. Да хоть бы и не человеку вовсе. Но зачем? Дом ведь не музей. Дома можно расслабиться, а для этого нужно не только чувство защищенности, но и уют. А какой может быть уют и расслабуха, если все время надо думать о составном паркете из восемнадцати пород дерева, о хрустале с коврами и о полировке, которую нельзя царапать или пачкать.

А еще картины на стенах, которым нужен определенный температурный режим и влажность, потому что это подлинники, а еще... Володя содрогнулся, представив себе, как бы проходило его детство, если б он провел его в этом богемном склепе.

Перед внутренним взором возникла чопорная сухощавая дама и мерзким голосом с отцовскими интонациями сообщила: «Володя, мой мальчик, почему ты не вышел к завтраку? И что за глупая идея праздновать дома твое пятнадцатилетие? Я же говорила, чтобы здесь не было твоих этих. Хочешь с ними встречаться – встречайся на улице. В кафе, на худой конец. А дом – это дом. Мой дом – моя крепость».

Володя тряхнул головой, отгоняя дурацкие мысли. Джинна, что вели его, остановились перед огромной двустворчатой дверью. Один постучал осторожно и нырнул внутрь, второй остался караулить гостя.

Гостя или пленника?

Он сунулся было к двери, но джинна преградил дорогу:

– Туда пока нельзя.

– А если вломлюсь? – фыркнул Володя.

– Я не позволю.

– Надо было тебе оборотня с собой взять, чтоб не позволять сподручней было.

– Шакал сюда не входит, – с достоинством ответил лысый.

Володя припомнил, когда отстал Тинек, и понял, что он в самом деле остался где-то в районе холла. То есть в дом он вошел, а на второй этаж, куда лысые повели Володю, уже не поднялся.

Приоткрылась створка. Вынырнул второй джинна, отступил в сторону, давая дорогу.

– Проходи.

И Володя шагнул в комнату.

Она была невероятно, умопомрачительно красива. Хоть для человека, хоть для джинна. Ее глаза светились расплавленным золотом, смотрели пристально и мягко. Ей никак нельзя было дать больше тридцати, хотя он понимал, что ей не может быть меньше сорока. И ни единого намека на тот желчный образ, который он придумал себе, пока шел через дом следом за джинна.

Володя задохнулся от восторга, задним умом соображая, что женщина перед ним – его мать и что это должно накладывать определенные ограничения даже в восприятии. Но мужское естество орало громче голоса разума.

Володя шагнул ближе.

– Ну, здравствуй, – голос ее прозвучал мягко, ласково и мелодично, так могли петь сирены. – Здравствуй, мой мальчик.

Последние слова неприятно царапнули слух. Очарование рассыпалось так же мгновенно, как возникло.

– Здравствуй-те, – с запинкой отозвался Володя.

– Брось, – улыбнулась джинна. – Ты же мой сын.

– Не представляю, – признался он. – И когда меня привезли сюда насильно и заперли, последнее, что мне пришло бы в голову, так это то, что это сделала моя мать.

– Извини, – в ее голосе сквозило сожаление, насколько искреннее, Володя не мог понять. – Переборщили мои парни.

Она подошла вплотную и заглянула в глаза. Володя почувствовал, что его словно прощупывают изнутри. Как под рентгеном, когда вроде ничего не происходит, но не покидает ощущение, что где-то за кабинкой находится врач, в прямом смысле слова видящий тебя насквозь.