Полумистические истории

На самом деле причина была в другом. Результаты расследования, в случае их публикации, могли задеть интересы очень высокопоставленных лиц, отвечавших за продовольственное снабжение, ибо без их ведома вскрывавшиеся схемы не могли осуществляться. Поэтому руководство газеты, понимая щекотливость ситуации, проинформировало о расследовании вышестоящее начальство, которое приняло решение – материалы не печатать, затеяв при этом показательную порку их автора, чтобы другие в эти дела не лезли.

Причины, как говорилось выше, носили формальный характер, но реальную подоплеку событий понимали все.

Это потом, спустя несколько лет, Качалов понял, что Перестройка, с ее принципами, создала процесс брожения в обществе, но, по сути, ничего не поменяла, да и поменять не могла, если присмотреться к этому процессу с научной точки зрения, а тогда он искренне верил в перемены к лучшему.

Партийное собрание проходило бурно, в аудитории с портретами Маркса, Ленина и Горбачева. Старые коммунисты, привыкшие к тому, что сценарий всех собраний известен заранее, и все проходит чинно и благородно, были немало удивлены. Коренастый, среднего роста, коротко стриженный подполковник с раскрасневшимся лицом, бывший причиной этого собрания, не стал, как водилось ранее, опустивши глаза признавать свои ошибки, а принялся отстаивать свою правоту. Качалов апеллировал ко всему и вся. Цитировал Маркса и Ленина, ссылался на требование Горбачева не скрывать отдельные недостатки в нашем, в целом, здоровом советском обществе и даже кивал на портреты классиков и действующего лидера коммунистов Советского Союза, призывая их в свидетели.

Не помогло. Конъюнктура в тот день складывалась не в его пользу, к тому же в пылу споров он обещал вышибить мозги не одному прихвостню ангажированного руководства редакции, употребив при этом пару крепких словечек, что ему тоже зачлось.

Решение собрания гласило: «Рассмотреть вопрос об исключении коммуниста Качалова из рядов Коммунистической партии Советского Союза», что в те времена означало неминуемый крах карьеры.

Такая формулировка, откладывавшая принципиальное решение вопроса, была предложена секретарем партийной организации не случайно. Этот ловкий пройдоха (а на этих должностях такие экземпляры иногда встречались), зная, что Качалову предстоит через месяц плановый отъезд в Советский Союз для дальнейшего прохождения службы, подобной формулировкой перекладывал решение об исключении из рядов КПСС на новую партийную организацию.

Более того, этот секретарь, повидавший в своей партийной жизни всякого и чувствовавший, что этот отмороженный – коммунист Качалов – просто так не сдастся, вследствие чего дело может обернуться по-всякому, решил обозначить себя сочувствующим ему человеком. Когда никто не видел он подошел к нему и, со знанием дела, предложил: «Слушай, Василий, давай, ты сам отвезешь свое партийное дело в новую партийную организацию».

Качалов посмотрел долгим взглядом в открытое и светлое лицо партийного проходимца и покрутив пальцем у своего виска, присвистнул. Секретарь понял, что его интриганство уперлось в некий предел и со знанием дела стал добавлять аргументы: «Пойми, это будет с твой стороны, как бы, жест лояльности. Может они тебя за это и не исключат из Партии. Отделаешься строгим выговором. Ты подумай, не руби с плеча».

По прошествии недели Качалов несколько поостыл, эмоции, выплескивавшиеся на партийном собрании, больше не бурлили, надо было уже рассуждать трезво и просчитывать варианты выхода из складывающейся ситуации с минимальными потерями.

Зная систему изнутри, он не находил, пока, хорошего варианта, и все больше склонялся к тому, что придется выдавать экспромт, исходя из личности партийного лидера и обстановки, в целом, на новом месте службы.

Учитывая, что в экспромте может пригодиться все что угодно Качалов все-таки согласился взять свое личное партийное дело и отвезти его в новую организацию.

По дороге в Москву, где ему предстояло продолжить службу или распрощаться с ней, после исключения из Партии, он внимательно изучал свое дело, в том числе, чего греха таить, и на предмет исправления протокола проклятого собрания либо изъятия его для последующего уничтожения. Однако, листы в деле были сшиты хорошо и пронумерованы, в связи с чем совершить «хирургическое вмешательство» не представлялось возможным.

«Экспромт, только экспромт», – думал Качалов под стук колес скорого поезда «Берлин – Москва».

Всем давно уже известно, что лучший экспромт – это подготовленный экспромт, ибо на одном артистизме далеко не уедешь, поэтому по прибытии в Москву он планировал взялся за его подготовку, благо предписано ему было явится к новому месту службы только через две недели, которые полагались ему за неиспользованный ранее отпуск.