Полумистические истории

Врачи поначалу вяло сопротивлялись, успокаивая пациента тем, что «как заразят его так и вылечат», но затем видя нарастающий напор и словоохотливость больного пообещали после выздоровления направить его из инфекционного в неврологическое отделение, если он не успокоится и не смирится со своей участью.

За три недели, которые Качалов провел в больнице он не только смирился с участью больного, но и с участью исключенного из Партии и изгнанного с работы, поскольку не коммунисты не могли работать на руководящих должностях в печатном органе Вооруженных сил. Он уже пытался подбирать варианты дальнейшего трудоустройства, но потом бросил это и даже сник.

Выписавшись из больницы и получив лист о нетрудоспособности, Качалов пришел домой и первым делом позвонил одному из приятелей, бывших с ним в «Жигулях», чтобы объяснить причину отсутствия и узнать обстановку в Журнале.

Приятель искренне обрадовался звонку и рассказал о текущем политическом моменте (о начале и конце ГКЧП, Указе Б. Ельцина о запрещении деятельности КПСС на территории РСФСР и вытекающих из этого последствиях), и о том, что про него почти никто не вспоминал в этом круговороте событий.

Качалов, у которого не совсем укладывалось произошедшее в голове, на всякий случай поинтересовался как быть с его личным партийным делом.

Его собеседник был, по всей видимости, в хорошем настроении и посоветовал Качалову закопать партийный билет и личное дело в укромном месте, на тот случай если Коммунистическая партия еще вернется к власти.

На следующий день Качалов взял все необходимые документы, и явился к новому месту службы.

Главный редактор Журнала встретил его хорошо, посетовав, что самое интересное он упустил, находясь в больнице, но обнадежил, что теперь точно скучать не придется – работы будет много. В этот же день Качалов был представлен коллективу редакции в качестве начальника одного из отделов и начал вникать в текущую работу.

По окончании рабочего дня, по дороге домой, Качалов зашел в продовольственный магазин, где купил бутылку водки и закуску – батон хлеба, селедку, банку бычков в томатном соусе. У него еще плохо укладывалось в голове произошедшее крушение партийной системы, и он считал необходимым обдумать этот исторический сдвиг на нетрезвую голову.

Придя домой, он довольно быстро подготовился к процессу обдумывания. Через пятнадцать минут перед ним на кухне был сервированный стол, с которого можно было писать натюрморт – нарезанный хлеб, разделанная на газете селедка, открытая банка с бычками и личное партийное дело коммуниста Качалова. Бутылка водки, граненый двухсотграммовый стакан и вилка спустя несколько мгновений дополнили эту картину.

Первые пятьдесят граммов водки он выпил не закусывая, для очистки сознания и немного посидел молча, ожидая, когда в животе появится тепло.

Дальше процесс пошел уже под закуску. В его голове появлялись и исчезали страсти последних месяцев, его моральные мучения и сомнения, сожаления о проведенном расследовании и надежды на благополучный исход после партийного собрания.

Иногда он сам собой был недоволен, вспоминая как обдумывал варианты экспромта и даже собирался уничтожить или подправить протокол партийного собрания, искал поддержки у коллег, которые, хотя и обещали ее, но все-равно намекали на какие-то обстоятельства.

Все это теперь казалось суетой, каким-то мелким перед развалинами коммунистической системы, которые были в то время, скорее, в его голове, чем наяву.

Еще раз осмыслив произошедшее, он усмехнулся и подумал: «И не захочешь, а уверуешь в Бога и Судьбу». Эта мысль пришла не только в связи с последними событиями, он вспоминал и другие сюжеты из своей жизни.

Один случай был из школьных времен, когда на уроке обществоведения шло обсуждение какой-то текущей проблемы государства, и он аргументировал свою мысль фразой «А вот Хрущев сказал……». Что сказал Хрущев – уже не столь важно, а важно было то, что учитель, по всей видимости, не найдя других аргументов, стал кричать: «Да как ты посмел генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза, Председателя совета министров СССР Никиту Сергеевича Хрущева назвать просто Хрущев. Это возмутительно, полнейшее безобразие. Он что тебе друг какой-то с соседней улицы. Я этого так не оставлю, завтра же родителей в школу к директору».

Учитывая, что за несколько лет до этого он чуть не сжег школу, случайно устроив маленький пожар в ее подвале, шансов на благополучный исход практически не было. Обсуждая с другом сложившуюся ситуацию, помниться, пришел к выводу: «Выпи…дят, как пить дать. Придется идти в ПТУ или на завод, прощай военное училище».

Вечером того же дня долго поджидал момент, когда об этом можно будет сказать отцу, у которого был крутой нрав и попадаться под его горячую руку ему не хотелось.

Потом отец его отчитывал, а мать плакала. Оба сходились во мнении, что ничего путного из него не получиться и они еще увидят свою фамилию на доске позора местного консервного завода.