Полуночное солнце

Вася Подольский подбегает к передатчику и выстукивает дрожащими пальцами: «Пай-Хой, Пай-Хой. В чем дело? Я вас слушаю. Перехожу на прием».

Но от станции Пай-Хой, врываясь в гнусавую и скучную речь патера, по-прежнему несется сигнал бедствия, выстукиваемый неуверенной рукой: «SOS! SOS! SOS!»

Вася Подольский бежит в соседнюю комнату и смотрит на карту округа. Ближайшие населенные пункты — Амдерма и Югорский Шар. Там есть радиостанции, но людей мало, и они не смогут прийти на помощь.

Он вновь садится за ключ и передает всем ближайшим станциям просьбу узнать, что случилось с его учеником. Через полчаса ему молнируют, что, кроме сигнала бедствия, рация Пай-Хоя ничего не отвечает. Радист с Югорского Шара даже усомнился в истинности сигналов: «Перепился, верно, твой ученик, ну и дурит».

«Ты сам перепился», — отвечает Вася Подольский и звонит председателю окрисполкома.

— В Амдерме есть аэросани. Пусть немедленно выедут, — говорит тот.

Вася Подольский телеграфирует в Амдерму, но аэросани, оказывается, вышли из строя, да и бензина нет.

— На собачьих упряжках выедем.

«Сейчас же», — выстукивает Вася Подольский, и голова его начинает кружиться от наступающего сердечного припадка.

Он встает и, шатаясь, выходит в соседнюю комнату. Там берет с подоконника вино в тяжелом графине; наполнив до краев мензурку, выпивает ее и стучит в стенку.

Входит хмурая девушка, оправляя на ходу расплетенную косу.

— Аня, — говорит он, — подежурьте. Пай-Хой передает сигнал бедствия, следите за ним. Будет что важное, разбудите.

— Хорошо, — говорит девушка, подходит к начальнику, укоризненно качает головой и берет со стола графин. — У вас же сердце плохое!

— Да, — говорит Вася Подольский, и голова его клонится на подушку, — мне не дожить до весны.

И припухшие красноватые веки его опускаются.

…К утру собачьи упряжки подвезли вооруженных людей на стойбище за культбазой. Вместо чумов зимовщики увидели только потухающие костры да палатку — рацию с полощущимся над нею красным флажком.

Люди вошли в палатку и тихо обнажили головы. У черного передатчика сидела маленькая девочка с заплаканным лицом. Придерживая одной рукой братишку, она выстукивала онемевшими пальцами сигнал бедствия: «SOS! SOS! SOS!»

А поодаль, у керосинки, лежал с раздробленной челюстью Ефим Пырерко, и возле него валялась изорванная в клочки статья о друзьях счетовода, готовивших кулацкое восстание.

БЕГСТВО

Этот год сделал несчастным и трусливым гордого Яли.

С Руси пришли неспокойные люди. Они собирали бедняков ненцев и говорили:

— В царское время богачам, кулакам и шаманам хорошо в тундре жилось, а батракам, беднякам и середнякам худо жилось. Советская власть по-другому сделала. Она батракам, беднякам и середнякам хорошую жизнь делать помогает. Она их хозяевами в тундре сделала. У кулаков и шаманов батрачить не надо. В парму с ними не надо становиться.

Яли посмеялся над этими словами. Но на третий день от него ушел самый крепкий батрак. На пятый день ушли еще двое. Осталось три батрака на пять тысяч оленей…

Сердито падал хорей на рога передового.

Тяжелое ружье лежало под шкурой на нартах. Зарядив его, Яли объехал тысячное стадо, всматриваясь в кусты карликового ивняка.

Ночью к Яли неожиданно приехал человек. Он был так напуган, что вожжи выпадали из его трясущихся рук и он заикался.

Это был старый друг Делюк Вань.

— Смерть нам, Яли! У меня тоже сбежали пастухи.

— Уходить надо…

— Уходить надо, — подтвердил Делюк Вань, — пастухов я обратно сманю, в два раза олешков больше буду давать. Только куда уходить?

— За Пай-Хой. В Обдорск. А там в Сибирь.

— Будет так, — махнул рукой Делюк Вань, заворотил упряжку и, выругавшись крепким русским словом, скрылся в белесой бесконечности снегов.

На следующий вечер оленьи стада двинулись на Урал. Издали казалось, что громадные площади кустарников медленно ползут по болотистым низинам. Кончилась полярная ночь. Солнце ослепительно голубым пламенем зажгло снега. От него болели глаза. Яли позвал пастухов, выдал им дымчатые очки и сказал:

— Теперь в год будете получать не десять, а двадцать олешков. Только хорошо проведите стада за Камень.

— Зачем, хозяин, к Обдорску идем? — спросил горбатый старик Ванюта.

— Здесь плохой ягель, — сердито ответил Яли.

Батраки переглянулись.

Шли стада.

Чем ближе к Камню, тем холоднее дул ветер. Через две недели на горизонте показались сопки и крутые горы.

Делюк Вань с Яли решили отблагодарить тадебциев — добрых ветров, сопутствующих их бегству. Они приказали заколоть пять жирных оленей, поставили несколько бутылок мутной водки, и началось пиршество. Крепко выпив, они обнимали своих пастухов и мычали о будущем счастье. Они представляли его таким: по огромной тундре из края в край качаются рога оленьих стад, всего сто тысяч оленей, — это олени Яли; сто тысяч и у Делюк Ваня. И выпасают эти стада сто батраков.

Не побоялись бы тогда и советской власти. Подарили бы русским начальникам по десять голубых песцов и стали бы почетными князьями, самыми богатыми князьями во всех тундрах.