Он хотел взять меня за руку. Я отшатнулся и почувствовал, что этим сделал ему больно.
— Н-не понимаю...
— Ты когда-нибудь... с тобой так случалось...
Я видел самого себя его глазами — задыхающегося, с диким блеском во взоре — и чувствовал, какую огромную тревогу вызвал в нём мой безумный вид.
— С тобой так бывало, чтобы один человек пах для тебя намного лучше, чем все остальные? Гораздо, гораздо лучше?
— Ох...
Когда мне стало ясно, что он понял, я содрогнулся от стыда. Он снова протянул руку, и, несмотря на то, что я опять отшатнулся, положил её мне на плечо.
— Ты должен вытерпеть, сынок. Делай всё, что считаешь нужным. Надо уехать — уезжай. Мне будет тебя очень не хватать. Вот, возьми мою машину, она быстрее...
Сейчас он беспокоился, правильно ли поступил тогда, не обидел ли недостатком доверия, отослав меня.
— Мне больно, что ты страдаешь, Эдвард. Но ты обязан сделать всё, чтобы сохранить жизнь этой девочке. Даже если ты снова должен уехать.
— Да знаю я, знаю!..
— Почему же ты вернулся? Ты знаешь, я счастлив, когда ты рядом, но если тебе так трудно...
— Отвратительно чувствовать себя трусом, — признался я.
Мы побежали медленнее — деревья неторопливо проплывали мимо нас и исчезали во мраке.
— Уж лучше показаться трусом, чем подвергать её опасности. Через пару лет она уедет.
— Ты прав, я знаю... — Его слова возымели обратное действие: мне ещё отчаяннее захотелось остаться. Ведь через пару лет девушка отсюда уедет...
Я едва не налетел на внезапно остановившегося Карлайла. Он обернулся и внимательно вгляделся мне в лицо.
Я поник головой.
— Нет, меня держит не гордыня. Нет, совсем не то...
Я коротко засмеялся:
— Нашлось бы куда, если бы только я смог заставить себя уехать.
— Мы все последуем за тобой, конечно. Если считаешь, что так нужно, то тебе достаточно только попросить. Ты всегда без единой жалобы переезжал ради блага других. Так что и они не осмелятся возражать.
Я приподнял бровь.
Он засмеялся.
— Да, Розали... Но она тебе многим обязана. В любом случае, для нас было бы лучше уехать сейчас, пока никому не причинено вреда, чем позже, когда может быть совершено непоправимое. — Постепенно веселье в его голосе сошло на нет.
Я содрогнулся, услышав его слова.
— Да, — прохрипел я.
Я вздохнул.
— Я должен, но...
— Я не знаю, смогу ли объяснить... — Себе, впрочем, тоже. Я сам ничего не мог понять в том, что происходит.
Он долго изучающе вглядывался в моё лицо.
— Спасибо. С твоей стороны это благородно, особенно при том, что сам я беспардонно вмешиваюсь в личное пространство всех окружающих. — За одним исключением. И разве я не делал всё, что в моих силах, чтобы и её лишить этого пространства?
Он только что уловил запах маленького стада оленей. Даже в обстоятельствах получше нынешних этот малоаппетитный запах не вызвал бы большого энтузиазма, а уж сейчас, при таком живом воспоминании о чудесном аромате крови той девушки — и подавно. Фактически, от оленьего запаха у меня скрутило живот.
— Приступим, — со вздохом согласился я. Сколько бы я ни закачал сейчас в себя крови, это мало поможет.
Мы изготовились к охоте и неслышно устремились через ночной лес вслед за запахом.
Когда мы вернулись домой, похолодало. Растаявший раньше снег снова замёрз. Кругом засверкал иней: сосновая хвоя, резные листья папоротника, трава — всё казалось сделанным из тончайшего стекла.
Карлайл ушёл переодеться к ранней смене в больнице, а я остался у реки в ожидании восхода солнца. У меня было чувство, что я буквально разбух от количества выпитой крови. Ну и что? Даже если жажда сейчас не ощущается, в присутствии той девушки это будет иметь очень мало значения.
Холодный и недвижный, как камень, на котором сидел, я скользил взглядом по тёмной воде, струящейся рядом с обледеневшим берегом, не замечая её бега.
Карлайл был прав: мне надо уехать из Форкса. Они смогут пустить какую-нибудь историю, чтобы объяснить моё отсутствие. Учусь в интернате в Европе. Навещаю дальних родственников. Сбежал из дома. Не важно, что они придумают. Всё равно никому не будет до этого особого дела.