Полуночные поцелуи (ЛП)

— Я нанял несколько человек, чтобы они починили твою стиральную машинку, пока твоей мамы не было, и поставили ужин в холодильник, не выходи и покушай, и не трать деньги впустую, или я аннулирую твои карточки, учись усердно.

Глава 22. Плачет из-за пролитого вина

Отис

Мама убьет следующего человека, который назовет меня Отисом.

— Я никогда не прощу твоего отца за то, что он назвал тебя в честь своего отца, — она кипит, когда родители Родни наконец уходят от нас.

— Ты такой белый. У тебя нет ничего из моего наследия. Это позор.

Я фыркаю, закатывая глаза на ее утверждение, что я похож на своего отца-гринго, вместо того, чтобы пойти в нее.

— Вот тебе и любовь к папе, и почитание его памяти. — хотя я понимаю по-испански, я не в состоянии ответить тем же, смущенный своей плохой грамматикой и ограниченным словарным запасом. Тем не менее, я лучше, чем Катя и Моника, которые вообще едва понимают родной язык нашей матери.

— Не заставляй меня начинать. Я любила твоего отца, но твое имя, меня раздражает! Это сводит меня с ума! Да! Не напоминай мне.

— Я тебе не напоминал! Ты сама заговорила об этом, и теперь ты начинаешь злиться.

У мамы нет шанса огрызнуться на меня, когда Катя и Моника, пыхтя, приближаются к нам, их глаза сияют. По выражению их лиц ясно, что у них есть миссия: разлить чай.

— Ты знаешь, как я не люблю беспорядок? — спрашивает Катя, стоя перед нами.

Я давлюсь вином и подношу руку к губам, чтобы поймать любую каплю, которая может вылететь при кашле.

— Это шутка? Ты шутишь, потому что тебе скучно.

Моя сестра хмурится и шлепает меня по руке. Я не уверен, намеревалась ли она вложить в удар всю свою гребаную силу, но это не имеет значения, потому что в ту секунду, когда тыльная сторона ее покрытой кольцами руки соприкасается, я начинаю косить глазами, сходя с ума от агонии. Мама и глазом не моргнет, вмешиваясь в драки между нами только в том случае, если дергают за волосы или пускают кровь.

Чтобы сохранить лицо, я проглатываю комок боли, который подступает к моему горлу. Если я признаю тот факт, что она способна нанести ощутимый, острый ущерб моей персоне, моя сестра — олицетворение самого Боузера?

Кроме того, я предпочту физический выговор — словесному. Тот, кто придумал поговорку «палки и камни могут переломать мне кости, но слова никогда не причинят мне боли», явно никогда не подвергался словесному нападению со стороны женщины Морган.

То, что тренер делает с нами, не идет ни в какое сравнение. Вот почему я до сих пор не огрызнулся на него, моя терпимость высока.

— Нет, — упрекает она низким шипением. — Я очень чистая, очень святая девушка.

— День, когда ты станешь святой — это день, когда у меня начнется лактация.

Моника хихикает. Мама закатывает глаза. Раздраженная моим отношением, Катя тянется ко мне. У меня нет времени уклониться от ее надвигающейся пытки, прежде чем она начинает щипать и выкручивать мои соски. На этот раз хныканье, которое вырывается у меня, исходит из глубины моей души. Это реакция, которую я не могу подавить, как бы ни старался.

Реакция мамы запоздалая, но она отбрасывает руку моей сестры от меня.

— Веди себя прилично, Катя! Мы на публике.

— Милый малыш Иисус… — выдыхаю я, слова вырываются мягким баритоном. Я перестаю произносить имя Господа. Вена у нее на лбу достаточно пугающая.

Катя невинно смотрит на маму, затем поворачивается, чтобы ухмыльнуться мне, тихонько фыркая. Затем она насмешливо мычит.

— Подожди минутку, Бесси, — зачесывая челку за уши, она прочищает горло и говорит более четко. — Как я уже говорила, ты знаешь, как я не люблю беспорядок?

— Да, — выдавливаю я сквозь стиснутые зубы. Я закрываю глаза и, клянусь, из уголка чуть не выкатывается слеза. Находясь так долго вдали от Кати, я забыл о нашей динамике и о том, насколько она агрессивна. Я всегда в ее власти. Мой отец выбил из меня все дерьмо, когда я однажды отомстил, когда мне было шесть, и с тех пор я никогда к ней не прикасался и никогда больше не прикоснусь, чем она и пользуется.

К счастью, Моника не разделяет агрессивного отношения. Вместо кулаков любимым оружием задумчивого подростка являются ее слова или их отсутствие.

— Угадай, кого я увидела входящим? — она делает эффектную паузу, прежде чем прошептать, тихо и устрашающе: — Отэм.

Я превращаюсь в камень, моя боль забыта.

— Что?

Блять. Неужели Такерсон пригласил ее в качестве своей гостьи? Зачем? Были ли они настолько близки? Я уже видел их в кампусе раньше, но это ужин для близких родственников, выбранных игроков. Это, должно быть, делает ее для него близкой семьей, верно? Они, наверное, говорят обо мне всякую чушь. Они рассказали об этом другим людям?