Полуночные поцелуи (ЛП)

— Татуировки, — хрипит он, отрываясь от меня, его влажные губы мерцают в слабом лунном свете, — это то, что касается нас с Хериком. Мы начали набивать их, когда нам было, кажется, лет четырнадцать?

— Покажи мне, — я замечала татуировки раньше, но никогда как следует не рассматривала каждую в отдельности.

Отис высвобождается из моих объятий, срывает с себя рубашку, затем плюхается обратно на кровать лицом вниз. Я включаю свет на прикроватной тумбочке и устраиваюсь на нем верхом, опираясь на его чувственную задницу.

Я осторожно провожу по коллажу из чернил, не уверенная в том, где начинается и заканчивается одна татуировка, каждый штрих сливается воедино.

— Это что-то вроде одного большого произведения искусства или кучки маленьких?

— Куча маленьких. Мы били по одной после каждой игры, которую выигрывали в старшей школе, начиная с первого курса, пока мы оба не подписали контракт, с твоим отцом.

— И ты сказал, что начал в четырнадцать?

— Да. Однако Херик младше меня, так что технически он получил первую в тринадцать.

— Черт, это рано. Кто, черт возьми, стал бы делать татуировку ребенку?

— Брат Херика. Конечно же.

— Конечно же. Как я могла это не знать? — я слегка царапаю его, и он шипит от притворной боли, прежде чем рассмеяться, когда я впиваюсь ногтями по-настоящему, от этого звука сотрясается матрас.

— Так у каждой из них есть какое-то значение?

— Не совсем. Они в значительной степени случайны. Мы выбирали любой дизайн, который, по нашему мнению, выглядел круто.

Я оставляю поцелуй у основания его позвоночника, затем наношу россыпь поцелуев, загипнотизированная сложностью рисунков.

— Брат Андреса — чертов художник.

— Возможно, Джордан и сделал нам тату, но на самом деле рисунки принадлежат моему отцу. Я нашел коробку с его старыми шаблонами, когда убирал гараж перед старшей школой. Вот как мне пришла в голову эта идея.

И вот оно. Суть. Я никогда не слышала, чтобы он говорил о своем отце.

— Чем сейчас занимается твой отец? Он все еще занимается дизайном татуировок?

Его тело напрягается.

— Ничем, я, полагаю, — его чрезмерная беспечность немедленно предупреждает меня о том, что что-то не так. — Моя мама думает, что он играет в покер с Боном Скоттом на небесах, но парню действительно нравилось спать, так что я чувствую, что он просто хорошо и долго дремлет там, наверху.

Он говорит, что его отец мертв.

Люди реагируют по-разному, когда узнают, что любимый человек умер.

— Я сожалею о твоей потере, — самое распространенное, за ним следует. — Ты, должно быть, скучаешь по нему.

Но, правда, в том, что люди не сожалеют. И боль не уменьшается только потому, что они извиняются или даже признают боль. И когда они пытаются дать совет, например, о том, что время все лечит, и вы почувствуете себя лучше, просто подождите немного, они ошибаются. Это всегда будет чертовски больно, просто будет не так часто.

Я ничего не говорю, потому что понимаю. Когда я переворачиваюсь на бок, я кладу руку ему на щеку, и он закрывает свои печальные глаза, чтобы погрузиться в это прикосновение.

Я поняла.

— А как насчет тебя? Эта татуировка, которая у тебя здесь, — он запечатлевает поцелуй прямо над моим сердцем.

— Почему ты это сделала?

Я тоже пытаюсь отыграться на этом.

— Если бы я сказала, что это в память о моих прошлых отношениях с Джеймсом, что бы ты сделал?

Его губы кривятся в усмешке, когда он слегка шлепает меня по бедру.

— Не испытывай меня, женщина.

Мой смех продолжается, пока не переходит в короткие, неровные смешки. Когда это стихает, я устраиваюсь глубже в его объятиях и прижимаюсь щекой к его груди, уголок моего рта опускается вниз.

— Здесь не написано «Джеймс».

— Тогда кто? — и то, как он спрашивает, как напрягается его тело, в уголках глаз появляются морщинки, заставляет меня подозревать, что он уже знает.

Что не ослабляет узел, который завязывается у меня в животе. Сделай это. Нет смысла держать это в секрете. Это даже не секрет. Держу пари, Элиза проболталась. Кто-то должен заклеить ей рот суперклеем.

— Джулиан.

Узнавание вспыхивает в его глазах.

— Он мой младший брат, — был. — Он скончался за семестр до моего окончания средней школы.

— Ой, — Отис вежлив, изображает удивление. Это мило, что он пытается прикинуться дурачком, но я все еще расстроена, не в силах сдержать свое раздражение.

— Впрочем, ты уже знаешь, — обвиняю я. Он открывает рот, но я говорю через него. — Даже не пытайся отрицать это. Это написано у тебя на лице. Мне просто интересно, кто тебе сказал.

— Элиза. Но в ее защиту скажу, что она была очень пьяна.

Конечно. Как я и подозревала.

— Был также разговор, который у тебя был с твоим отцом, пока я был в шкафу. Я, э-э… — он отводит взгляд и посасывает нижнюю губу. — Я вроде как тоже это слышал.

Каждая тщательно отрегулированная функция в моем теле останавливается. Я становлюсь безжизненной, застывшей в ужасе. Он слышал, как я винила своего отца в смерти моего брата. Я думаю, меня сейчас стошнит.

— Ты никогда ничего не говорил, — пищу я. Мой голос звучит слабо и жалко. Я чувствую себя слабой и жалкой. Близость к нему больше не приносит утешения.