Полуночные поцелуи

Я говорю себе, что это потому, что я не могу уснуть, а гул бессмысленной болтовни всегда помогает мне уснуть. Не имеет значения, нарушает ли это набор правил, которые я написала в соавторстве с «Руководством по знакомствам в колледже». Я убеждаю себя, что разговор есть разговор, и я использую его только для личной выгоды, а не для связи или сантиментов. Это интереснее, чем считать овец.

Но если это так, то почему я борюсь с каждым приливом усталости, который проходит через меня?

* * *

— Тебе не кажется странным, что мы не обменялись именами?

Парень-курильщик сидит на кровати крест-накрест, наши тела повернуты друг к другу. Он теребит край моего одеяла, выглядя почти застенчивым, когда спрашивает, как будто это не он грязно довел меня до оргазма ранее. Его рубашка снята, но, к сожалению, он остается в спортивных штанах.

Я лежу на боку, подперев щеку ладонью.

— Нет.

Разочарование перекрывает его ответ.

— Нет? Почему?

На мгновение я задумываюсь о том, чтобы объяснить свои мотивы. Рассказать ли ему о том, что всякий раз, когда я сближаюсь с кем-то, к кому у меня может возникнуть потенциальный романтический интерес, мне легко становится скучно через месяц — может быть, два, пусть даже у него достаточно интересная предыстория? Или о том, как неизвестность делает его более волнующим, а меня — более заинтересованной, и что искоренение этого волнения разрушило бы недолговечную связь, в которой мы участвуем в настоящее время? Больше всего на свете я не знаю, как объяснить, что я не хочу знать, кто он такой. Он был хорош в сексе, но так же, как и куча других парней, с которыми я трахалась, и их нет рядом. Я не знаю их фамилий. Я не привязана к ним, и это значит, что их отсутствие не может причинить мне вреда. Кроме того, я не стремлюсь к установлению новых отношений, платонических или романтических. В моей жизни более чем достаточно людей. Неважно, насколько хорошо мы поладим сегодня вечером, что, судя по последним двадцати минутам, было бы замечательно — мы обсуждали фальшивые правила NCAA и то, что в футболе или регби более вещественно. Скорее всего, я собираюсь разорвать с ним все связи и убедиться, что мы не будем иметь ничего общего друг с другом, как только я проснусь завтра, как для самосохранения, так и из-за моей распутной головы.

— Это все испортит, — предполагаю я.

— Это…

— Таинственное удовольствие от одноразовой связи.

— Ах. — Он поджимает губы и кивает, скрещивая руки на груди.

Такой мечтательный, думаю я, любуясь тем, как его бицепсы изгибаются от движения.

— Что, если вместо этого мы обменяемся вторыми именами? — предлагает он.

Еще одно затишье воцаряется над нами, шестеренки в моем сознании поворачиваются, чтобы посовещаться, приемлемо ли это. Парень-курильщик открывает рот, как будто собираясь отредактировать просьбу, когда я заговариваю:

— Мириам.

Он оживляется, его голос становится высоким.

— Мариам? Это твое второе имя?

— Не «маре-и-эм». «Мир-и-эм». Как в слове «миркат».

— Мириам, — повторяет он, шепча это себе под нос. Мой желудок переворачивается от того, как каждый слог слетает с его губ. Он внимательно ворочает языком, чтобы правильно произнести незнакомое имя. Никогда еще никто не относился к моему имени с такой деликатностью и уважением.

— Мне нравится. Мириам.

— Оно сносно. — Я пожимаю плечами, демонстрируя ложное смирение. — А у тебя какое?

— Мое… — он колеблется, его лицо морщится. — Подожди. Прежде чем я что-нибудь скажу, ты должна поклясться, что не будешь надо мной смеяться.

Я ни за что так не сделаю. Я сохраняю безмятежный вид. Беспокойство, которое он проявляет, говорит мне, что все будет хорошо. Для меня, очевидно. Не для него.

— Все настолько плохо, да?

Он потирает лоб.

— Оно не плохое, само по себе. Просто… устаревшее.

Когда он не возобновляет разговор, я приглашаю его взмахом руки.

— Ну, давай. Продолжай, старина.

Он качает головой. Закрыв нижнюю половину лица руками, он неразборчиво бормочет, и когда я прошу его говорить громче, он делает это, повторяясь, постепенно увеличивая громкость с каждым разом, пока отчетливо не выкрикивает:

— Резерфорд!

Клянусь, я стараюсь сохранять самообладание, не удивляться и вести себя так, будто это имя не навевает образы старых, вонючих аристократов. Я пытаюсь, но терплю ужасную неудачу.

— Резерфорд, — повторяю я с отвисшей челюстью. — Ты хочешь сказать, что у меня был секс с чуваком по имени Резерфорд?

— Меня зовут не Резерфорд, это мое второе имя, а не фамилия. — Он поджимает губы и делает паузу, пока я изо всех сил стараюсь не кататься по полу в веселом недоумении. — Я мог быть Деметрио, но, по-видимому, мой папаша выиграл в «камень-ножницы-бумага» в больнице у дедушки. Но, клянусь, мое имя гораздо лучше.

— Угу. Конечно. Как скажешь, Форди.

— Не называй меня Форди.

* * *

— Ты не можешь любить шоколадное мороженое, но ненавидеть шоколад.

— Я могу и буду, — утверждаю я.

Он брызжет слюной, размахивая руками в воздухе, сгибаясь пополам.

— Но они оба на вкус как шоколад.