Полуночные поцелуи

Вся сцена — это исследование с близкого расстояния. Никого не существует, кроме нас. Это кинематографично, то, как разворачивается этот момент. В этот момент мои глаза закрыты, и я практически могу представить нас так, как будто я сторонний наблюдатель. Фон размывается, прежде чем исчезнуть, и все, что остается в фокусе — это Мириам и я, и наши переплетенные тела.

Я знаю, я знаю. Я дрянной. Банальный. Кринж в спортивном костюме. Но это не значит, что я могу контролировать свои чувства, и я не говорю, что люблю эту цыпочку. Все, что я хочу сказать, это то, что если бы она захотела наорать на меня, я бы определенно согласился крикнуть в ответ.

Когда наши поцелуи становятся мягче, легче, как щекотание перышка, узел желания скручивается у меня в животе, покалывая до самых ступней. К тому времени, как мы расступаемся и прижимаемся лбами друг к другу, наше дыхание выравнивается. Я знаю, что должен отпустить ее, что этот момент закончится слишком скоро, но я пытаюсь бороться с этим, продлевать его до самой последней секунды.

— Чертовски впечатляюще?

— Чертовски эффектно, — подтверждает она. Наступает короткое молчание. Затем она колеблется.

Я давлюсь смехом и утыкаюсь носом в ее шею. Это должно было быть только на одну ночь, это она ясно дала понять прошлой ночью но, черт возьми, я хочу от нее большего.

— Еда подгорает, — шепчет она, толкая меня в плечи.

Я не улавливаю, что она сказала, неохотно отпускаю ее, пока запах подгоревшей корочки не наполняет мои ноздри, и я отрываюсь от нее, чтобы заняться этим.

— Черт, — я отбрасываю ломтик.

Она скрещивает ноги, слегка покачивая ими, и с удивлением наблюдает за мной.

Я одариваю ее застенчивой улыбкой.

— Дай мне еще минут пятнадцать, и завтрак будет готов.

Она выглядит нерешительно, ее губы приоткрываются, как будто она хочет что-то сказать. Но она этого не делает. Мириам кивает, спрыгивает со стойки, затем открывает холодильник. Я сосредотачиваюсь на приготовлении блюда, полный решимости сделать его таким же эффектным, как поцелуй. Я умираю с голоду, и от того, как плавится сыр на омлете, у меня урчит в животе.

Я раскладываю еду по тарелкам.

— Ты готова быть потрясенной? — на всех кулинарных шоу важна презентация, и я не из тех, кто срезает углы.

Она поставила наши чашки с кофе на стол.

— Черт возьми, да.

Я несу наши тарелки к столу и напеваю пятую симфонию Бетховена.

Она подпрыгивает на своем месте, выжидающая и нетерпеливая, полная противоположность тому, как Рэйвен смотрит на меня, как будто она хочет расцарапать меня в пух и прах за то, что я лапал ее мать ранее.

— Тадам, — пою я, размахивая тарелкой у нее перед носом.

— Ваша трапеза, мадемуазель.

— Спасибо, красавец, — она потирает руки и смотрит на еду, прежде чем приняться за нее. Она ест с усердием, издавая удовлетворенные звуки и кивая.

— Тебе нравится? — ответ очевиден, но я хочу словесного подтверждения.

Она стонет и закатывает глаза к затылку. Ее слова отражают выражение ее лица, когда между глотками она говорит:

— Абсолютно. Это оргазм.

Я крепче сжимаю свою посуду и выдаю довольную улыбку, поджав губы. Она должна перестать быть такой возмутительно непристойной, когда я ничего не могу с этим поделать. Это уже не смешно, не тогда, когда мой член практически виляет, как собачий хвост. Разговоры прерываются на протяжении всей трапезы. У меня нет возможности разговаривать с ней, когда она издает подобные звуки, а она не утруждает себя разговором, так как слишком занята, издавая эти звуки. Все в порядке. Все вкусно, и я с нетерпением жду окончания трапезы, потому что именно тогда я планирую передать ей записку. Когда с едой покончено, на кухне чисто, и все, что остается, это разговор о том, куда двигаться дальше.

Все в порядке, пока я не предлагаю помыть посуду, а она горячо возражает.

— Ты приготовил завтрак в моем доме. Я ни за что не позволю тебе еще и убираться, — она загораживает раковину.

— Но мне нравится убираться, — я сжимаю тарелку, с которой мы играем в перетягивание каната.

Вот тогда-то все и меняется. Это происходит мгновенно, выражение, которое появляется на ее лице когда-то бы вежливое, но теперь нет. Мириам вырывает у меня тарелку и практически безрассудно швыряет ее в раковину. Раздается громкий лязг, когда металл и фарфор сталкиваются друг с другом. Я вздрагиваю и поднимаю взгляд. Она совсем не выглядит счастливой. На самом деле, она выглядит искренне раздраженной, бледной, ее ноздри раздуваются, лицо красное.

— Это… — она делает паузу и делает глубокий вдох, потирая ладонью лоб.

Я слишком боюсь что-то сказать и спровоцировать ее еще больше, поэтому терпеливо жду, когда она заговорит, прекрасно зная, что все, что она собирается сказать, положит этому конец.

— Это слишком, и я действительно думаю, что тебе следует уйти сейчас.