Полураскрытая роза

– Ой да ладно, – говорит она вслух, а сама думает: «Черт возьми!» Не зная, что еще сделать, она обнимает его. Отстранившись, но по-прежнему стоя близко, она проводит рукой по его щеке. – Так… ты бутылочная ракета?[52] – спрашивает она. Я тоже бутылочная ракета, сам увидишь. Дай срок.

– Раз ты так говоришь.

– Та же энергия была у тебя, когда ты сказал, что, к сожалению, не видел мою вагину?

– Однозначно. И это было одним из самых несчастливых событий в моей жизни, – кивая, говорит Лу. – Ты чем-то прикрылась. Мне было ужасно досадно!

– А ты потом расскажешь мне о споре с Эмилиано? – отсмеявшись вместе с Лу, спрашивает она.

– Да. А ты потом расскажешь мне о Киллиане… может быть, если, конечно, захочешь?

Киллиан.

Не Киллиан.

Лу.

Лу, я не могу тебя поцеловать.

Но разве я не могу тебя поцеловать?

Разве ты не можешь меня поцеловать?

Разве мы не можем делать все, что нам заблагорассудится?

– Ты правда хочешь меня поцеловать? Хотя нам еще предстоит во многом разобраться? – спрашивает она, большим и указательным пальцами теребя мочку его уха и заглядывая ему в глаза так, будто может окунуться в них с головой.

Лу шепчет что-то по-французски и заканчивает фразу словами:

– Bonne nuit[53], Винсент.

Он привлекает ее к себе и обнимает. Берет за руку и держит пару секунд, потом отпускает.

– Bonne nuit, – отвечает она. Он поворачивается, чтобы уйти.

Она смотрит ему вслед. Ждет, чтобы оглянулся. И он оглядывается. И сразу медленной трусцой пускается через улицу, плавно проскальзывает между двумя идущими в разных направлениях людьми – выписывая иероглифы в темноте.

В розово-золотом тепле полутемной квартиры Винсент вешает у двери плащ и забивает в Гугл-переводчик слова, которые он прошептал, чтобы убедиться, хотя и уверена, что услышала и поняла их верно.

Мое единственное желание.

В предпоследнем классе старшей школы Киан создал литературный журнал и назвал его FOCAL – «Слово» по-ирландски. Задолго до этого в школе уже был литературный журнал, но его упразднили. Киан с воодушевлением бросился возрождать его, и у него были хорошие отношения с педагогами, теми, чьи классы и материалы он собирался использовать. После занятий он проводил долгие часы, трудясь над журналом.

Отец Киана много работал, и мальчик, бывало, не видел его по несколько дней. У мамы тоже было много дел: церковь, собрания общественного объединения местных жителей, мероприятия на работе у отца.

Сам не понимая как, но он почти всегда мог отвлечься настолько, чтобы не думать о Шалин. Он ей писал, но она так и не ответила. Пытаться ей звонить было очень уж неудобно. К тому же она, наверное, с головой погрузилась в заботы о ребенке. Ее ребенке. Их ребенке. Возможно. В голове все путалось от мысли, что вдруг с Шалин и ребенком случилось что-то ужасное. Вдруг один из них умер. Как узнать? Его дублинские друзья – те, с которыми он пока общался, – с Шалин знакомы не были. Их спросить он не мог. Даже если бы они случайно услышали о чем-то ужасном, приключившемся с девушкой их возраста, то не увидели бы связи.