Полураскрытая роза

Когда она сворачивает на rue du Temple и когда идет по rue de Braque, ей вслед присвистывают, потому что издали кажется, что под плащом у нее только черные блестящие колготки и ничего больше. Платье – красное, воздушное – едва доходит ей до колена. Губы накрашены под цвет платья, которое, как считает Винсент, легко определить как платье женщины, которая переживает определенные чувства. Платье-месть. Она увидела его на торговой улице в витрине и зашла померить, убеждая себя, что купит его, только если оно сидит идеально, – оно сидело. К платью она надела черные бархатные туфли на платформе и с сигаретой шагает сквозь сухой и прохладный звездный вечер.

Она подходит к клубу, но тут в сумке вибрирует мобильник – звонит Киллиан. Отойдя в сторону, она отвечает.

– Salut, – говорит она.

– Винсент, любимая. Как ты? Завтра приезжает Олив, да?

Ах, она обожает его голос, его акцент. Раздражает до чертиков. И это после всего, что произошло?

– Да, завтра. Они с Рамоной летят одним рейсом, – говорит Винсент.

Ее всегда успокаивал тот факт, что Рамона тоже жила в Нашвилле, недалеко от Олив, но теперь, когда Винсент в Париже, это успокаивает еще больше. Бездетная, счастливая Рамона была Олив второй матерью, и Винсент чувствовала себя намного лучше, зная, что ее близкая подруга неподалеку и всегда придет дочери на помощь, а еще не такой виноватой, что сама далеко.

Летом они всей семьей решили, что Олив проведет Рождество с Винсент, а Колм – с отцом в Кентукки. У мужчин были планы покататься на лыжах в Индиане и закончить начатый на прошлое Рождество марафон просмотров Джеймса Бонда.

– Когда к тебе приезжает Колм, сегодня вечером или завтра? – в свою очередь спрашивает она.

– Он отложил день приезда до послезавтра, это все фильм, над которым они работают. Какие-то сложности с расписанием из-за одного актера, – говорит Киллиан с живой интонацией, которую Винсент сразу узнает. Он слегка навеселе или даже пьян. Она мысленно высчитывает, сколько времени в Кентукки – на шесть часов меньше. Значит, три часа дня.

– Кстати, о днях… как мило, ты пьешь среди дня. Развлекаешься, да? – говорит Винсент. – Ты хорошенько расслабился. – Прислонившись к стене здания, она наблюдает за вереницей людей, просачивающихся сквозь двери клуба. Подтыкает получше шарф на шее; ужасно замерзли ноги.

На другом конце слышен треск телефонной линии, потом женский голос:

– Винсент, давно потерянная жена! Винсент, ты должна вернуться домой. Муж пропадает без тебя. Мы тут в «дартс» играем, и он среди бела дня напоил меня двумя рюмками текилы! – Последнюю фразу женщина практически выкрикивает.

– Вин, прости. Пожалуйста, прости. Это Ханна, с работы. Ты с ней знакома. Это спонтанное сборище, мы не одни. Здесь еще Джамал. Помнишь Джамала? Извини, что я позвонил и потревожил тебя, просто я очень скучаю. Моя жизнь… моя жизнь без тебя не такая, как с тобой. А твоя без меня? Какого черта, – Киллиан перебивает сам себя. На том конце теперь тихо. Он отошел подальше от людей и от шума. – Вин, что мы творим?

Сердце Винсент сильно колотится, она в замешательстве: какой абсурд – ревновать Киллиана за выпивку днем и женщину рядом, когда она стоит в таком платье у клуба, куда пришла к молодому мужчине, с которым уже почти спит.

Она представляет себе руки Киллиана на теле Ханны, как его разгоряченное праздником дыхание смешивается с ее дыханием. Оба тяжело дышат, гладят друг друга возле рождественской елки; потом Киллиан выдергивает еловые иглы из ее волос. Интересно, не в баре ли он сейчас, недалеко от кампуса, где продают медовуху? В том уютном, отделанном темным деревом баре, где он любит проводить вечерние занятия, когда они изучают поэму «Беовульф»?

– Моя жизнь без тебя не такая, нет. И я не знаю, что мы творим. Я думаю не об этом… Не знаю, о чем думаю. Сейчас просто с нетерпением жду приезда Олив и Рамоны. Этого достаточно, – говорит она.

– Ты меня разлюбила? – спрашивает он.

– К сожалению, нет.

– Я не сожалею! Пожалуйста, не разлюби меня. Умоляю тебя.

– Я не смогу… даже если захочу, – говорит она, и скука холодом набегает на ее тон, как волна.

– Винсент, я люблю тебя, – говорит он.

– Я знаю.

– Киллиан, твоя очередь. Иди сюда! – Из трубки слышится голос Ханны. Она смеется. Киллиан подхватывает смех, но замолкает, поняв, что это плохой ход.

– Ладно. Ты иди. Не пропускать же свою очередь. Поговорим… потом, – завершает звонок Винсент.

Винсент заказывает джин с тоником и пьет, прислонившись к столбу сбоку от сцены. Лу знает, что она здесь, в зале, но найти не сможет. На него направлен слишком яркий свет, на нее – мигающий. Ей нравятся такие ситуации, когда она никого не знает и ее никто не знает. Она не чувствует себя одинокой. Она еще ни разу не чувствовала себя одинокой в Париже – кажется, она бы говорила себе так, даже если бы это не было правдой.

Она чувствовала многое другое, но одиночество – никогда.

Одинокая – слово негативное. Одна – нейтральное. Ей нравится быть одной.

«Я одна», – думает она, и слово «одна» звучит положительно.