– Ей пятьдесят пять. А сейчас, пожалуйста, давай про мою маму больше не будем, а?
Винсент щекотно от его ответа и от его рта на ее коже.
– С кем ты нырял со скалы в Средиземное море? Когда это было?
– Пять лет назад… с кузенами Этьеном и Джеймсом. У меня и фотка есть. Хочешь взглянуть?
– Да.
– Прямо сейчас? – Он делает паузу.
– Нет.
Он оттягивает вторую бретельку и, стоя у нее за спиной, медленно берет в ладони ее грудь; она прижимается к нему.
– С кем у тебя был секс в последний раз? Я скажу о себе. Это был муж, Киллиан, единственный человек, с которым я спала последние двадцать пять лет… дольше, чем ты живешь на свете, – говорит она. Руки Лу продвигается вниз по колготкам.
– Ты помешана на наших возрастах. Никому и дела нет до этого, – говорит он, его дыхание у ее лица слегка отдает пивом и мятой. Ей очень нравится, как оно пахнет. – Одна девушка в Лондоне… Доминик, это было в сентябре, но сейчас все кончено, я с ней больше не встречаюсь. Теперь-то ты понимаешь, почему я делаю эти чертовы стойки на руках? – добавляет он, смеясь возле ее шеи.
– Когда у тебя день рождения? Вот видишь? Разве мне не положено это знать?
– Откуда тебе это знать? Ты можешь читать мысли? Двенадцатого апреля, – говорит Лу.
В апреле ему исполнится двадцать пять, и его палец внутри.
– Я говорила тебе, что мой день рождения в сентябре, – говорит Винсент и невольно издает низкий прерывистый стон.
– Да. Пятнадцатого. Я запомнил, – говорит он, разворачивая ее лицом к себе.
– Однажды ты сказал, что любишь проституток. Значит ли это, что ты…
– Нет, Винсент. Я имел в виду, что люблю их, потому что они люди… такие же, как мы с тобой.
– Отлично! Я тоже это имела в виду! А давай больше никому об этом не скажем пока? Даже твоему лучшему другу Батисту. А то он слишком зазнается: «Я же говорил», – и все такое. Пусть гадает.
– Хочешь держать меня в секрете?
– Не в секрете! Люди уже и так догадываются. Твоя кузина нас практически застала с поличным! – говорит Винсент. Лу одной рукой снимает рубашку.
Она стягивает колготки, снимает белье. Она без одежды у него в спальне. Это наконец происходит. Она гладит его по волосам.
– Сейчас меня ничего не интересует, кроме тебя, – говорит он, будто не веря в происходящее. – В секрете так в секрете.
– А потом ты еще будешь передо мной на руках ходить? Мне нравятся стойки на руках.
–
– Спасибо за сегодняшних «ABBA». Я их обожаю, – говорит она.
– Хорошо. Знаю. Это было для тебя.
– У тебя презервативы есть? – Ее рот у его обнаженного плеча. Она нежно прикусывает его, думая о том, чем занимаются сейчас в Кентукки, где на шесть часов раньше, Киллиан и Ханна. Если бы только Киллиан мог вообразить, что она сейчас в Париже, где на шесть часов больше, занимается тем, чем занимается.
– Да, есть.
Она считала, что все произойдет у нее в постели, а происходит у него. Ее чувства обостряются с каждой секундой, что она изучает его обнаженное тело, пока оно то ныряет в тень, то возникает в полупрозрачном свете. Она наслаждается им. Худощавым и сильным телом молодого солдата. И вот «он» – необрезанный, как у Киллиана. Винсент упивается его видом, больше ей не надо пытаться представить себе его. Он исчезает из вида, когда Лу оказывается у нее между ног. Он терпелив и сосредоточен, лижет и целует, и только потом входит в нее.
Там, у Лу в спальне, она умирает трижды, в последний раз – медленно и тепло, после того как на часах отобразилось три утра, а он все повторял ей, как она хороша. Он говорил где-то возле ее уха, под голову подложил ладонь и нежно гладил волосы.
Завтра, покидая его постель, она сообщит ему, что, пока Олив и Рамона в Париже, им придется понизить накал страстей.
Держать его в секрете.
Она проснется рано и уйдет домой. Примет душ, переоденется. Дочь и подруга возникнут на пороге. Приготовят горячий шоколад, нарядят рождественскую елку и наденут одинаковые пижамы. Олив и Рамона будут стараться отрегулировать свои нарушенные длинным полетом биологические часы.
А пока они спят, Винсент будет бодрствовать, ощущая приятную боль в теле.
Часть вторая. Винсент et[95]
Лу1