Полураскрытая роза

А вот Олив на книгу и тайны Киллиана среагировала иначе, более сурово. Она находилась в Теннесси и почти целый месяц после случившегося отказывалась отвечать на звонки и сообщения отца. Винсент чувствовала удовлетворение, зная, что ее дети, каждый по-своему, по этому вопросу были «на ее стороне». У Киллиана не было шансов. И хотя это до определенной степени разрывало ей сердце, она не только ценила твердость характера Олив, но и принимала причины ее отказа говорить с отцом. Их дочь твердо верила, что Киллиану нужно разобраться с масштабами содеянного, так что это нормально, что ему не удастся поболтать с ней по FaceTime, когда она идет на занятия, и если ему вздумается обсудить последний альбом группы «Bon Iver» или эпизод «Dateline», придется дождаться, когда она будет к этому готова.

Киллиан и Олив были раньше так близки, что Винсент даже немного ревновала, отчего чувствовала себя странно и неудобно. Олив чуть ли не кокетничала с папой, что немного напоминало, как вела себя со своим отцом Винсент. По ее наблюдениям, у большинства пап отношения с дочерями были сложные, а привязанность казалась либо пылкой, либо никакой, – вариантов, расположенных где-то между двумя крайностями, практически не существовало. Отношения Киллиана с Олив, безусловно, входили в категорию пылких, однако Винсент уж точно не радовало чувство некоторого самодовольства по поводу того, что из-за его тайн они дали трещину. Она признавалась себе в этом, и да, чувство было, но… Оно ее не радовало! И настоящим облегчением было услышать от Киллиана о его недавнем разговоре с Олив.

Дочь отвечает.

Нормально. Я так занята

в последнее время,

что переживать сейчас нет

времени.

Понимаешь… чтобы

злиться на кого-то,

требуются большие усилия.

В словах Олив Винсент слышит себя: «Чтобы злиться на кого-то, требуются большие усилия». То же самое Винсент сказала Киллиану, когда он спросил, злится она на него еще или нет. Они говорили о разнице между «обидеться» и «разозлиться». Обижаться было не так мучительно, как злиться. В состоянии обиды она могла продолжать жить дальше. А злость, как она тогда сказала ему, была не тем состоянием, в котором она могла добровольно пребывать длительное время; она впускала злость внутрь и проживала ее, но старалась как можно скорее дать ей пройти сквозь себя. Как привидение проходит сквозь стену.

Винсент встает с кровати и идет еще раз взглянуть на Лу в свете соляной лампы. Он лежит на диване навзничь, одну руку закинул за голову, другая лежит на животе. Интересно, что все это теперь значит. Что-то для них отомкнулось? И утром им будет дико неудобно? А что, если разбудить его и попросить, чтобы поцеловал? Позвать с собой в постель? Будет ли он и там столь же напористым или у нее на глазах начнет постепенно меняться, как цвет кольца – определителя настроения? Неужели ей и в самом деле так хочется узнать, каков Лу в постели?

Ее «да» и «нет» спутались, как цепочки.

До сегодняшнего дня она не ходила с Лу на кофе и он никогда не был у нее дома, а теперь, вот, спит на диване – на том самом, что родители много лет назад приобрели в бутике на берегу Сены. Это был первый купленный в эту квартиру реальный предмет мебели, и Аврора послала дочери селфи улыбающейся себя на фоне дивана.

При воспоминании о фото у Винсент неизвестно почему наворачиваются слезы – поскорей бы эта почти полная луна уже делала свое дело и Винсент, сбросив эндометрий, могла бы вернуть способность мыслить здраво.

Она идет к себе и снова пишет Олив.

Так и есть. Ты правильно

распределяешь усилия,

МОЕ ЛУЧЕЗАРНОЕ ДИТЯ.

Люблю тебя безмерно.

Пошла спать. До скорого. X

Она пишет Колму:

Люблю тебя! Расскажи

мне все, и поскорее, мой

сладкий! x

Ясным светлым утром Винсент просыпается: ее желание исполнилось – все в крови. Между ног, на простыне, липко и красно. Она сбрасывает с себя все, снимает постельное белье и заворачивает одежду в простыни – стирать. Кровь течет по ноге. Большая капля аккуратно шлепается на пол, у Винсент все плывет перед глазами, мысли путаются, она смотрит на кровь, размышляет о том, как это – быть женщиной, чувствовать, как все истекаешь и истекаешь кровью, ощущать спазмы и страдать по воле Божьей. Ей вспоминается близость с Киллианом однажды, когда ни он, ни она не знали, что у нее начались месячные. Каким красным был кончик его пальца, когда он вынул его. Как он улыбнулся и сказал: «Ух какие вы, женщины… Можете делать это, когда вам заблагорассудится?»

Она поднимает глаза: Лу идет по коридору и трет лицо.

Лу.

Она оставила дверь спальни открытой, а Лу здесь, в квартире. Лу здесь, потому что ночевал на диване.

– Лу!

– Ах, черт возьми, Винсент, прости! Погоди… ты в порядке? У тебя кровь? – говорит он и глухо шлепает ладонью по глазам.

4