Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Что может сниться человеку,
коль превратился он во сне
в сиющую дрянью реку
иль стол обеденный в говне.
Какие могут быть призывы
к любви, к высокой красоте,
когда облезлый и плешивый
стоишь пред миром в наготе.
Какая может быть музы'ка,
какой Бетховен и Моца'рт,
когда на чреслах только лыко,
и вместо скрипки в пальцах сжат
орущий гнусно поросенок…
Какая может слава быть,
когда мне хочется спросонок
себя, себя, себя убить?
Убить, исчезнуть, раствориться,
как кот в азотной кислоте…
Уйти в колодцы, как зарница…
что дым, исчезнуть в пустоте…
Но держит за душу, как ниткой,
как тросом тракторным, стальным
любовь твоя — ночной улыбкой
и лоном ласковым, живым…
И чтобы выжить, я ль не знаю —
совсем не тот я на земле,
каким кажусь я негодяю,
идущему с ножом ко мне.
Да не покинет душу мужество,
и не разверзнется земля,
все потому что, потому что
ты помнишь лучшего меня…

15

Мне показалось, что я вошел в церковь — в сумеречной квартирке Нины горели разноцветные свечи, пахло то ли ладаном, то ли подожженными ароматическими травами, на полках и на столе в кувшинах теснились засохшие черные цветы, и тускло поблескивали по стенам пять-шесть русских икон и кресты разной формы и размеров… Шопен, Шопен, траурный марш: там-та-та-там.

Нина открыла дверь, как только я позвонил, — словно стояла возле порога и ждала: — Наконец-то. — Впрочем, она точно так же прошептала, когда мы с ней впервые упали на диван у меня дома.

Она уже была одета ко сну, в черной кружевной ночной рубашке, лицо и без того бледное показалось мне совершенно белым, словно молодая женщина больна. Может быть, у нее не отгул, а что-то серьезней?

Я сразу отстранился — как бы из-за того, что мне показалось, что я на что-то наступил… сел на стул. Поправил на краю стола глиняный горшок с поникшим, но источающим сладкий запах растением…

Как же спросить про чемодан? Сразу — неловко. А вдруг она сдала его куданибудь на хранение? Смотрит же телевизор, там все герои вечно прячут чтонибудь на вокзалах и аэропортах, и вообще мне кажется в последнее время: мы в России начинаем жить по навязанным сюжетам, говорить навязанными бесстыдными фразами, вроде: «Ты под душ?» или «Тебе мартини?» Впрочем, сегодня Нина молчала. Встала передо мной, сидящим, и пристально стала смотреть мне в глаза.

— Куда-то уезжал? Я приходила к тебе после работы…

— Был в Железограде, у сестры. Снова молчание. Сейчас придется с ней спать. И вдруг, вспомнив медбрата на полу в позе йога, я неуверенно пробормотал: — Мне голос был… сегодня я должен войти в медитацию… Может вместе? Я еще не умею… Остроносое бледное Нины лицо омрачилось, но потом медленно — она, видимо, заставила себя — просияло. — Что ж, это тоже важно в жизни. Ты только начинаешь? Вымойся и приходи. Вскоре мы с ней сидели на полу в метре друг от друга (она — в позе лотоса, я — коекак подвернув под себя ноги) и, зажмурившись, думали каждый о своем. Неожиданно она сказала:

— Извини… — Да? — Тебе нравится моя грудь? — Что? — я растерялся. Открыл глаза, глянул на женщину. — Конечно… а что? Не размыкая век, очень серьезно спросила: — Хочу немного увеличить… одобряешь? — Зачем?! Поводя носом, с закрытыми глазами, она прошептала: — Меня… меня назвали плоскодонкой…а у нас уже тоже делают. Андрей, всего пятьсот долларов. Я триста собрала.

— Зачем?! — искренне изумился я. — У тебя вполне нормальная… Зачем тебе искусственная… силикон или еще что-то?..

Она повернулась ко мне, цепко взяла за руку: — Вот потрогай… и честно, честно!