Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Через минуту поезд тронулся. Из вагона в вагон идут редкие пассажиры. Мы сели справа, на заднюю скамейку у окна, я обнял голову Наташи (как если бы она плакала или спала) и сам закрыл глаза. Человека с закрытыми глазами труднее опознать. Футляр со скрипкой (вернее, безобразный сверток) прижат Наташей к стенке, полупустой чемодан я поставил на столик вплотную к окну — от этого хоть немного, но темней. — Милый… — шепчет еле слышно Наташа. — Я столько пережила… я, наверно, поседела? — Она дергает левой туфелькой, словно нажимает и нажимает на некую педаль, и я вспоминаю — она и в постели так делает, когда задумывается, и я еще сильнее обнимаю мою красавицу. — Все будет хорошо… — А по телевизору мою фотку показывали… ты видел? — Когда?. — Меня снова охватывает страх. — Показывали? — Раза три… «Ушла из дома и не вернулась». Я чуть не умерла.

Боже мой!.. Нас могут опознать — местное телевидение смотрят во всей области. На вокзале Ачинска стоит толпа, смотрит на выходящих — народ готов ринуться в электричку, чтобы занять места — едут в «столицу». Быстро проходим по краю перрона, мимо мертвых деревьев неопределенного рода в коросте пыли — к базарчику, мимо бабушек, продающих кедровые орехи, сникерсы и магазинный кефир, и оказываемся на площади, где нещадно дымя разворачиваются длинные автобусы.

Я подошел к краснолицему водителю, который курит, поглядывая на часы. — Вы в Кемерово? Возьмете нас? — Стойте вон там, у столба, — загорелый как бес парень кивнул. А может, он и есть черт из моих снов? В мире нет случайностей… — Дежурная проверит билеты, я трогаюсь — а дверь открыта… — Он вдруг пристально глядит на мою Наташу. Мы с ней попятились (неужто узнал?!), отошли в сторону. Попроситься немедля на другой автобус? На который? До Томска?